1
Мемуары мастера Фунакоси – 8
(Перевод clover)
Глава 4. ПРИЗНАНИЕ
Тяжелые времена
Насколько я помню, был конец 1921 года, когда Министерство просвещения объявило, что следующей весной состоится Всеяпонская атлетическая выставка (30 апреля 1922,All Japan Athletic Exhibition), которая будет проходить в женском высшем педагогическом училище (Women’s Higher Normal School) (тогда находившееся в токийском районе Ochanomizu). Поскольку префектура Окинавы была также приглашена принять участие в этом мероприятии, то Департамент образования предложил мне показать наше боевое искусство японской публике. Я конечно же сразу согласился.
Поскольку в те времена каратэ было мало известно за пределами Окинавы и большинство японцев не имело о нем ни малейшего представления, то я решил, что их первое знакомство с ним должно стать как можно более запоминающимся. На трех больших стендах я разместил изображения различных стоек, ката, техник рук и ног. Все это я взял с собою в столицу. Выставка прошла с большим успехом, и как мне показалось, окинавское искусство каратэ вызвало большой интерес у японцев.
После выставки я планировал сразу же вернуться домой, но отъезд пришлось отложить, поскольку ко мне обратился главный мастер додзё дзю-до Kodokan господин Дзигоро Кано (Jigorо Kanо * кроме того, был учредителем и председателем Japan Amateur Athletic Association) с предложением провести небольшую демонстрацию каратэ. Я не сразу принял его предложение, поскольку считал, что моего мастерства явно недостаточно, но предложение мастера Кано было настолько важным, что я согласился показать ему некоторые ката. Я думал, что эта демонстрация будет предназначена только для небольшой группы старших учеников Кодакан. Однако, к моему огромному удивлению, когда я вошел в зал, то увидел там более 100 человек.
В качестве партнера для демонстрации я пригласил Синкина Гима (Shinkin Gima), который учился в то время в токийском университете Sоka Daigaku (ныне – Hitotsubashi). Гима был прекрасным мастером, который до своего отъезда долгое время занимался каратэ на Окинаве. После нашего выступления мастер Кано поинтересовался у меня, сколько же нужно времени, чтобы изучить ката, которые мы показали.
«По меньшей мере – год», - ответил я.
«Ммм… это слишком долго», - сказал он, - «а не могли бы вы научить меня хотя бы одному?»
Как простой провинциальный школьный учитель, я был насколько польщен просьбой этого великолепного мастера, что отказаться просто не мог.
По мере завершения занятий с мастером Кано я снова стал готовиться к отъезду домой, когда однажды утром получил приглашение от известного художника Хоан Косуги (Hоan Kosugi). Он рассказал мне, что недавно вернулся из путешествия по Окинаве, где видел каратэ и был глубоко впечатлен этим искусством, поэтому хотел бы изучать его здесь, в Токио, но не смог найти ни учителей, ни учебников. Я сказал, что могу задержаться на некоторое время в Токио и предоставить ему свои услуги. И я вновь отложил свое возвращение домой и стал учить каратэ художников из общественного клуба Тabata, которым руководил Косуги.
Именно тогда у меня возникла мысль о том, что поскольку, если к каратэ возник интерес в столице, то оно могло бы стать популярным и по всей Японии, и у меня сейчас есть хорошая возможность начать реализовывать эту идею. Я написал об этом своим учителям, Адзато и Итосу, и получил одобрение от них, но они предупреждали, что это будет очень непростым делом. И были, как всегда, правы.
Я поселился в Meisei Juku, студенческом общежитии окинавских студентов (расположенном в районе Suidobata), где мне разрешили использовать зал в качестве додзё (фото: 1926 год. (фото: Фунакоси и Кониси, 1925 год) Однако, я испытывал большие финансовые проблемы: у меня не было никаких сбережений, поскольку моя семья на Окинаве была небогатой и не могла поддерживать меня и я также не мог рассчитывать на получение ссуд от кредиторов, поскольку каратэ тогда было никому неизвестным делом.
Чтобы оплачивать аренду маленькой комнаты в общежитии, я был вынужден браться за любую работу: сторожа, вахтера, садовника и даже дворника. У меня тогда было мало учеников, поэтому средств, получаемых от них, было недостаточно, и я предложил повару общежития заниматься у меня, а взамен получил от него скидку по ежемесячным расчетам за питание. Это была тяжелая жизнь, но теперь, когда я через столько лет вспоминаю об этом, то осознаю, что это все же были славные времена.
Вспоминаются мне и забавные моменты жизни. В то время публикации различных интервью в газетах и журналах были еще большой редкостью. Однажды в наше общежитие пришел журналист какой-то газеты. В этот момент я подметал дорожку в саду, поэтому он принял меня за садовника.
«Здравствуйте, простите, где я могу найти господина Фунакоси, учителя каратэ?», - спросил он у меня.
«Сейчас позову», - ответил я и удалился. Я быстро направился в свою комнату, где из рабочей одежды переоделся в свое выходное кимоно, а затем вышел на лестничную площадку к ожидавшему репортеру. «Добрый день», - обратился я к нему, - «меня зовут Фунакоси». Никогда не забуду выражение лица журналиста, когда он понял, что садовник и учитель каратэ – это один и тот же человек!
Другой забавный случай произошел, когда ко мне обратился один из людей, служащих в доме барона Ясуо Мацудайра (Yasuo Matsudaira; род Мацудайра управлял доменом Айдзу, где зародилось Дайто-рю), который располагался по соседству от нашего общежития. Род Мацудайра был очень знатным и древним, сам барон и его супруга являлись приемными родителями принцессы Титибу (Chichibu).
«Я пришел», - сказал служащий, обращаясь ко мне, - «чтобы поблагодарить старика-дворника из этого общежития, который каждое утро подметает перед нашими воротами. Мой господин распорядился передать мне ему этот небольшой подарок». И с этими словами он вручил мне коробку со сладостями. Эпилог у этой истории произошел несколько лет спустя, когда ко мне пришел тот же человек с извинениями за слова «старик- дворник». Оправдываясь, он сказал: «я просто не мог себе представить, что старик-дворник – это и есть знаменитый учитель каратэ Фунакоси».
За дорожками у общежития мне приходилось много ухаживать, поскольку на них любили играть дети. Иногда после очередной тщательной уборки, я упрекал их, говоря, что если они приходят поиграть в саду, то не должны оставлять после себя мусор.
Как-то раз, один из них, маленький языкастый чертенок, обозвал меня «карасу-ури» (karasu-uri – трихозант, змеиный огурец), а другие мальчишки это хором подхватили. Я удивился и никак не мог понять, чем же я так похож на цветок карасу-ури, пока однажды вечером не присмотрелся, глядя на себя в зеркало, и нашел это забавное сходство. Несмотря на то, что я не употреблял алкоголя, цвет моего лица был достаточно темный, а кожа гладкая, поэтому я понял почему мальчишка обозвал меня «карасу-ури», который созрев становится круглым и оранжевого цвета.
Вот так вот, для своих учеников – я был «почтенным мастером каратэ», для человека из дома Мацудайра – «стариком-дворником», а для компании мальчишек – просто «карасу-ури». Все это я мог легко пережить, за исключением того, что я чрезвычайно нуждался в деньгах, и бывали дни, когда я не мог приобрести себе даже самое насущное.
Однажды, я в отчаянии думал, чтобы еще продать старьевщику, и получить за это хоть немного денег, но тут же возник и следующий вопрос, а что у меня вообще было ценного. У меня не было ничего, что можно было бы продать. Поискав, я решил продать старую шляпу-котелок, которую носил еще когда-то на Окинаве и кимоно из окинавской ткани ручной выделки. Тщательно упаковав вещи, я побрел искать какую-нибудь отдаленную лавку старьевщика. Я не хотел, чтобы об этом узнал кто-либо из студентов общежития.
Мне было неудобно даже показывать эти вещи старьевщику, настолько они были невзрачными и поношенными, не то, что просить за них денег. Но старьевщик принял их и отнес в заднюю комнату, и я услышал, как он шепчется о чем-то с другим человеком (по-видимому с хозяином лавки). Через несколько минут он вернулся и вручил мне неожиданно большую сумму денег. Я был очень удивлен и обрадован, а позднее узнал, что младший брат хозяина лавки был моим учеником.
Теперь, рассказывая о тех давних временах, я до сих пор испытываю чувство огромной благодарности, вспоминая своих благодателей в Японии, и в особенности – к господину Хоан Косуги и его художникам из клуба «Табата».
Начало популярности каратэ
Постепенно мои дела пошли в гору. С каждым днем количество учеников росло. Среди них стали появляться лица, занимавшие высокое общественное положение, которые после завершения своих повседневных дел спешили в мой додзё, чтобы с удовольствием позаниматься пару часов. Мои первые ученики с огромным энтузиазмом тренировались, стремясь приобрести необходимые знания и навыки, и в значительной степени именно благодаря им, это искусство приобрело известность во всех слоях японского общества. (Фото: первые черные пояса мастера Фунакоси - Tokuda, Otsuka, Akiba, Shimizu, Hirose, Gima и Kasuya, 12 апреля 1924 года)
Фото: мастер Фунакоси в редакции газетыTokyo Asahi вместе с земляками с LooChoo (Окинавы), 1924 год
Особо важную роль в деле признания каратэ сыграл университет Кейо. Однажды из этого университета в мой додзё пришел профессор кафедры немецкого языка и литературы, господин Синьё Касуя (Shin’yо Kasuya) в сопровождении нескольких коллег и студентов, которые желали заниматься каратэ. Было принято решение о создании университетского клуба каратэ, который стал самым первым университетским клубом в Токио. С этого момента я стал вести занятия не только в своем додзё, но и в клубе, расположенном в студенческом кампусе Кейо. Вскоре мой додзё стали посещать студенты и из другого университета - Такусёку (Takushoku), который был расположен по соседству от нашего общежития. (Фото: 1928 год)
Как-то раз в нашем общежитии появился благородного вида господин в сопровождении молодого человека, одетого в университетскую форму. Этот господин попросил меня о небольшой демонстрации каратэ, после которой молодой человек выразил горячее желание им заниматься. Оказалось, что молодого человека звали Сайго Китиносукэ (Saigо Kichinosuke) он был происходил из знаменитого рода. Впоследствии, после Второй Мировой войны он был избран в нижнюю законодательную палату парламента.
Если я не ошибаюсь, молодой господин был тогда студентом престижного университета (Peers’ School - с 1949 года - Gakushuin). Чтобы посвящать по возможности больше времени тренировкам каратэ он поселился в пансионе Tögökan, расположенном около моего додзё. Когда я сообщил владельцу Тёгёкан, какой у него видный постоялец, тот очень удивился и вскоре предложил ему переехать в другой пансион Myogadani, сказав что он считает его более просторным, а стало быть - подходящим для человека аристократического происхождения. Таким образом, в течение нескольких лет Сайго Китиносукэ ежедневно после занятий в университете занимался под моим руководством в додзё .
После университетов Кейо и Такусёку количество университетских клубов каратэ стало стремительно расти. Открылись клубы при университетах Васеда (Waseda, 1931) и Хосэй (Hosei), при Национальной медицинской академии, Первом высшем колледже, Токийском императорском университете, Коммерческом университете, а также при Сельскохозяйственной академии. Наконец, пришло время и большинство высших учебных заведений захотели иметь у себя свои клубы каратэ. Даже в высшем женском училище физической культуры - Никайдо (Nikaido Taisojuku- Japan Women's College of Physical Education Nikaido) открылся курс по каратэ, а меня стали приглашать в качестве консультанта в различные армейские и военно-морские училища. Я был безмерно счастлив и удовлетворен своей деятельностью, выслушивая слова благодарности от родителей учеников. Они говорили мне, что каратэ делает из их детей людей мужественных и крепких.
Фото: 1930 год
Фото: университет Кейо, 1930 год
Фото: университет Кейо, 1930 год
Фото: университет Кейо, 1930 год
Фото: университет Кейо, 1930 год
Фото: университет Васеда, 1931 год
Фото: Фунакоси и Оцука, 1930 год
Фото: Nage-waza в университете Васеда: Ёситака и мастер Фунакоси слева в черном кимоно, 1935 год
Фото: 1935 год
Фото: 1935 год
Фото: тамесивари, 1936 год
У меня больше не оставалось времени, чтобы убирать комнаты или ухаживать за садом, да, и в этом просто отпала необходимость. Как-то раз, меня навестил тот самый старьевщик, который когда-то сделал мне щедрый подарок. Он сказал: «вы больше не заходили в мою лавку, и я стал опасаться – не заболели ли вы. Рад был убедиться, что вы пребываете в добром здравии и в бодром состоянии духа!».
Мой старший сын (Giei Funakoshi) приехал в Токио раньше меня, а два младших - после (Ёситака в 1923), поэтому на Окинаве из семьи осталась только моя жена. Я решил не возвращаться домой, пока не достигну своих целей, и несмотря на различные проблемы, я был уверен, что смогу содержать всю семью в Токио. Но судьба распорядилась по иному. Я написал жене, чтобы она переехала к нам в Токио, но она категорически отказалась.
На Окинаве культу предков придается очень большое значение, а моя жена – приверженец старых обычаев, не пожелала переносить прах наших предков на чужое место. В своем письме она написала, что ее долг оставаться на Окинаве, чтобы заботиться об их духах. Но она добавила, что понимает, что я должен довести свое дело до конца. Я смирился с тем, что возможно мы расстанемся на долгие годы, осознавая, что каждый в жизни должен делать, то что должен.
(продолжение...) (К началу книги)
