Сообщений в теме: 110

[Древний 2017]

Блин, вот это вопрос. Я переделывал, для издательства, могу поискать и сбросить в личку е-паб формат, а так "Три жизни смертного", кажется, за авторством некоего А.Дорогова. С уважением, Михаил.

Спасибо.

[Metos]

Всем привет.

Вот нарыл, разбирая бумажки в компе. 

Всем приятного прочтения :-)

 

 

Непрощенные

 

Влад заметил ее сразу, моментально выхватив взглядом из толпы, собравшейся в необъятной коммуналке. Она выделялась. Высокая, болезненно худая, с копной светлых, чуть вьющихся волос, падающих на лицо. Лица было не разглядеть, только тусклые, словно подернутые пеленой боли, глаза, отражающие солнечный свет, падающий из окна. Она молчала и не участвовала в общем веселье. Сидела, ссутулившись в кресле, курила, и пила вино, как чай – мелкими глотками. Но почти тотчас выбросил из головы – не до того ему было.

Еще не отошла боль нанесенная матерью, снедало беспокойство за отца. Кошмары все также приходили по ночам, заставляя нервно курить сигарету за сигаретой, бездумно глядя в темное окно.

Влад плюхнулся на свободное место, повертел в пальцах сунутый кем-то мятый пластиковый стаканчик, наполненный почти до краев. Понюхал. В нос шибануло водкой, явно паленой, уж больно мерзким был запах. От сивушного духа его передернуло, на глаза навернулись слезы, и он закрыл глаза пережидая.

Квартира была странной. Серж, институтский дружок, по дороге просветил. Он заскочил к нему после работы. Влад только что очнулся от дневного маетного, и приносящего головную боль сна, и еще пережевывал в голове воспоминания о последнем бое, где его взяли в плен.

— Ну, шта русскай ублюдок, — гулиец намеренно коверкал слова, — помярать будем, или поживем еще?

Влада грубо подняли за связанные за спиной руки и бросили на колени. Он тяжело опустился на пятки. Голова гудела и раскалывалась, его накрыло близким разрывом, под носом запеклась кровь, а перед глазами все плыло. Влад приподнял голову. Пятеро гулийских «революционеров» пинали парней из его взвода. Где Михалыч, неужто убили? Тела не видно – и то хлеб.

— Ну шта, русскай ублюдак, жить хочешь? — Перед ним остановился рослый, стройный гулиец, затянутый в элегантную натовскую форму.

Влад смотрел на него налитыми кровью глазами, поводя во рту языком, собирая слюну, что бы харкнуть в эту небритую харю. Напрасно. Язык наждаком прошелся по губам. Во рту была пустыня, видимо последствия контузии.

Он промолчал. Смотреть на врага, вот так – снизу вверх, упираясь коленями в острые камни, было неудобно. Приходилось задирать голову. Выпрямиться Влад не мог, при любом движении острая боль от сломанных ребер била прямо в контуженую голову.

Но он смотрел.

— Чта, смотришь, русский ублюдок? Жить хочешь?

— Повторяешься, «гус». — Язык, наконец-то повиновался. — Я-то помню своих отца и мать, а ты? Выкормыш козла и ослицы.

Он надеялся вывести врага из равновесия, разозлить, чтобы тот убил его быстро и без мучений.

Гулиец рассмеялся и пнул его армейским ботинком в голову. Казалось в мозгу взорвалась граната, Влад качнулся и завалился лицом вперед, на миг потеряв сознание. Упасть ему не дали, гулиец подхватил его и водрузил на место.

— Разозлить, меня хочешь? Русский. На быструю смерть надеешься? Собачей кличкой меня называешь? — заговорил он на чистейшем, без намека на акцент, русском языке.

— Не надейся. Их, — он кивнул на пацанов стоявших поодаль на коленях, — я бы еще убил легко, малолетних щенков, но тебя… Ты же контрактник, так что на скорую смерть не надейся. Подыхать долго будешь. В соплях и слезах. Умолять будешь, чтобы тебя добили. Но не надейся. Зря ты про моих родителей такое сказал. Ты же знаешь, как в наших краях к родичам относятся.

Было бесполезно утверждать, что Влад не контрактник, что в армию он пошел после института. Да и унижаться не хотелось.

— Ну что ж, помучаемся, — он прикрыл глаза, смотреть было больно.

— Но их я тоже быстро не убью, тюльпан из них сделаю или птичку, а может змею. Время у нас есть. А тебя я с собой возьму. Сначала мы из тебя женщину сделаем, да. — Он кивнул. — А там посмотрим. Как тебе такая перспектива, а?

Влад молчал. Что он мог сказать? Смертельно хотелось курить. Он снова открыл глаза, с закрытыми сидеть было унизительно.

Неожиданно гулиец наклонился к нему, рванул на груди тельник. Ухватил крепкой ладонью нательный крестик на тонком витом гайтане.

— Православный?

Влад опять промолчал.

— Слушай, православный, хочешь, что бы твои товарищи быстро умерли? Пух и все? Легкая смерть, от пули. Хочешь?

Влад молча смотрел на него.

— Давай, принимай нашу веру. Примешь, обещаю – убью их быстро. Но тебя, извини, помучаю.

Влад молча оглядел своих пацанов.

— Владь, не вздумай, — подал голос Димон. За что получил прикладом по голове и кулем осел на камни с залитым кровью лицом.

— Обещаешь? — вышло хрипло, словно ворон каркнул.

Гулиец кивнул, с интересом глядя на него.

Влад закрыл глаза, помотал головой:

— Нет.

Раздался пронзительный визг и следом голос гулийца:

— Смотри солдат, смотри.

Его грубо ухватили за волосы и вывернули голову влево. Заросший, до самых бровей курчавой бородой бандит, зажал одной рукой голову Санька – самого младшего и самого хлипкого из них. Другой держал зазубренный обух большого ножа под ухом парня.

— Смотри, Влад. Тебя, кажется, так зовут? Сейчас он отрежет ему нижнюю челюсть, а потом отпилит голову, медленно минут за десять. Смотри. Ты все еще не хочешь принять мое предложение?

— Хорошо, но два желания.

Санек уже не кричал, лишь жалобно скулил, по его шее, тонкой струйкой текла кровь.

Гулиец захохотал. Что-то бросил своим на гортанном наречии, потом перевел:

— Он еще хочет с нами в желания играть. Ты смелый солдат, давай говори.

— Пить дайте и закурить.

Гулиец вскинул брови:

— Ты и вправду смелый.

Он кивнул. Один из боевиков отцепил от пояса фляжку, перебросил ее командиру. Тот ловко поймал ее.

— Извини, руки не развяжу, — отвинтил колпачок, поднес горлышко к губам.

В рот хлынула обжигающая жидкость. Не вода. Влад поперхнулся. Гулийцы захохотали.

— Что не понраву тебе наше питье? Питье для настоящих мужчин. А не для таких сосунков.

Влад мотнул головой – еще.

Теперь он не пролил ни капли. Откинулся на пятки:

— Закурить.

Гулиец охлопал его по телу.

— У меня нету.

— Держи стрелок, ты таких сроду не пробовал.

В губы ткнулась длинная черная сигарета с коричневым фильтром. Вкус меда потек по гортани. Щелкнула золотая зиповская зажигалка. Рот, затем легкие наполнились густым ароматным дымом. Это было здорово. После двух недель воздержания (в рейде Михалыч курить не разрешал, чтобы вонью не привлечь к себе внимания) это было не просто здорово, это было великолепно.

То, что он сейчас курил, было также похоже на вонючую «Приму», как модель с разворота «Плейбоя» на привокзальную проститутку. Хоть суть, скорее всего одна.

Он сделал несколько затяжек, дым тек в легкие и двумя «драконовскими» струйками выходил из носа. Голова была ясная, словно и не выпил двести пятьдесят коньяку.

Гулиец присел перед ним на корточки, на расстоянии вытянутой руки.

— Ну что, русский, хорошо?

Влад видел перед собой изогнутый, как клюв хищной птицы, нос. Темные непроницаемые глаза. Черные, с легкой рыжиной, волосы. Он покатал во рту сигарету, примериваясь, снова затянулся. Ах, этот медовый вкус на губах. Если он выживет, что вряд ли, он будет курить только такие сигареты, никакой больше «Примы» и «Беломора», или вообще не будет.

Подобрал под себя таз, уперся мысками ботинок в камни под ногами. Как хорошо, что на нем «бегемоты» – американские тактические ботинки, выменянные (на два литра виноградной граппы и пару блоков «Мальборо») перед самым рейдом. На толстой подошве, с армированным носом, удобные до безумия, а не наши «крокодилы» – неудобные, со скользкой подошвой. Сейчас это было важно.

Незаметно напряг мышцы ног, расслабил и на вдохе (эх жаль не докурил) плюнул сигаретой в лицо сидевшего напротив гулийца. Это только, кажется, что на вдохе плюнуть нельзя, очень даже можно – Михалыч научил.

Как только фильтр покинул его рот, время потекло медленно-медленно, как патока с края стакана, как мед по сотам.

Влад увидел удивленно выпученный глаз гулийца, за миг до того как в него воткнулся алый огонек сигареты. Распахнутый в беззвучном крике рот (все звуки куда-то пропали) с ровными, словно жемчужины в колье, зубами.

Влад оттолкнулся от земли, американский военпром не подвел. Ботинки не соскользнули с мокрых камней – плавно и мощно бросили Влада головой вперед, на отшатнувшегося гулийца. Он ударился о его грудь, скользнул вверх и впился зубами в небритое горло. Там, где под тонкой загорелой кожей бешеной дробью пульса билась яремная вена. Зубы сомкнулись, рот наполнился кровью. Что-то грохнуло, ударило в голову. Перед тем как отрубиться, Влад удивился, почему тело гулийца такое безвольное, словно тесто, почему он не сопротивляется. Удивился и потерял сознание.

— Понимаешь, братуха, — они ехали на эту "нехорошую квартиру" как охарактеризовал ее Серж, со значением подмигнув, — флет там зачетный, я тебе говорю. Попасть к Клопу могут только «свои». Но вот какая штука, этих «своих» насчитывается человек десять, — друг весело хохотнул, — а у этих «своих» есть свои «свои», а у тех тоже «свои». Вот и тусуется там обычно человек по тридцать. Но Клоп свое дело знает туго и, дорожа репутацией, отморозков и гопоту отшивает, да собственно им там и делать нечего.

Влад молча слушал друга, глядя в грязное окно и размышляя над тем, кто же интересно придумал оставить между районами такую огромную пустую проплешину. Даже не парк или лесополосу. А огромный раскинувшийся на несколько километров пустырь заросший бурьяном.

Когда-то это было престижное место, но город стал быстро расти, причем не вширь, а вглубь и район быстро превратился если не в гетто, то в весьма опасное место – прибежище для маргиналов и разного рода личностей с криминальными наклонностями.  На улицах торговали наркотиками и свежей (чаще не очень) плотью девушек, крышевало все это милиция, «бандосов» уже давно оттерли в сторону.

Друг, ненадолго замолчавший весело продолжал.

— У Клопа, это погоняло хозяина квартиры, — пояснил Серж, будто Влад этого не понял, — тусуется творческая интеллигенция – непризнанные поэты, музыканты, художники со своими подругами и немногочисленными поклонниками и поклонницами.

На этом он прервал свой рассказ и толкнул Влада в бок:

— Приехали.

Они выскочили из вагона, и пошли к сталинской постройки, пятиэтажке.

Квартира и впрямь была странной, это Влад заметил пока они с Сержом шли за Клопом, плешивым, неопределенных лет мужчиной, по длинному коридору коммунальной квартиры.

Двенадцать дверей с каждой стороны длинного Т-образного коридора почти все распахнуты настежь.

— Налево – туалет, направо кухня. — Проинструктировал Клоп.

Влад не без любопытства заглядывал в открытые двери.

За одними дверями пили и пели под гитару, за другими пили и слушали магнитофон. Особого разнообразия не было, где-то пили водку, где-то  вино. Кто-то слушал Высоцкого, кто-то «Кино», а кто-то – «Перл Джем». Где-то рисовали, где-то декламировали стихи, в одной комнатушке негромко читали что-то из классики – местной, разумеется. Из одной комнаты тянуло сладким дымком травки.

Из-за единственной закрытой двери доносились хриплые стоны, охи, вздохи и скрип кровати, звуки, недвусмысленно говорившие о том, что происходит за запертым створом.

Влад еще раз нюхнул сивуху, и заранее скривившись от предчувствия горечи, немного отпил. Машинально подумав, что делать этого, в смысле пить, не стоило.

Он полгода как вернулся из госпиталя и еще не адаптировался к мирной жизни, хоть казалось – шесть месяцев достаточный срок, чтобы прийти в себя и заняться делами, но он почти все время сидел дома. К окнам не подходил (все чудилось – сейчас влетит пуля или шальной осколок), выбирался из дома по вечерам.

Владу было страшно, за то время что его не было, все очень сильно изменилось. Гуляя вечерами, по вроде бы знакомым местам, он их не узнавал. Все стало чужим и каким-то ненастоящим – картонным, плоским и лишенным жизни. Он скучал по Михалычу, по рейдам, по пацанам из своего взвода, но снова возвращаться в армию не хотел.

Надо было идти работать. Он не мог. Да и куда пойти? Все чему его учили в институте, он благополучно забыл. Пойти на завод – нет, он не мог. Стать бандитом или ментом? Нет! Жизнь здесь на гражданке была пресной и лишенной не то что бы смысла, а стержня вокруг которого все вертится. Он был похож на пальто, висевшее на вешалке, но вот опору убрали, и оно неопрятным комом упало на пол.

Он понимал надо что-то предпринимать, чтобы изменить жизнь – сил не было. Плюс извечная проблема – деньги, скоро их совсем перестало хватать. Влад сделал над собой усилие и пошел в агентство, чтобы сдать квартиру. Сам снял угол у старухи. На оставшуюся разницу и деньги присылаемые отцом уже можно было не жить, конечно, но существовать.

 Так тянулось его вялое бытие, которое, как известно, определяет сознание. Вот и сознание у него было такое же вялое, сумеречное, ползущее от одной выкуренной сигареты до другой.

Можно было пить, он раз попробовал, лучше бы он этого не делал. Серж – единственный друг, с которым он поддерживал отношения, еле отмазал его от ментов. Помог школьный приятель, трудившийся в соседнем отделении опером, и справка об участии в боевых действиях. Самое обидное, что Влад не помнил что творил, а Серега лишь усмехался, отнекивался и просил больше не пить, а если пить, то хотя бы не в одиночку. Влада собственно и не тянуло к выпивке. Он и до армии не был любителем горячительного, в части ему было не до питья, на «дизеле» алкоголя не было как класса, а в Гулистане – пить не разрешал Михалыч, да и некогда там было пить.

Вот после этих случаев он и «выбил» в военкомате направление к психиатору.

— «Гулийский синдром», — говорил умный дядечка в очках, — вылечит только время.

Влад тупо смотрел на него пытаясь вникнуть в смысл сказанных слов.

—  Ничем не могу помочь, молодой человек, увы, — психиатр развел холеные руки с короткими пальцами, на безымянном блеснул золотом широкий ободок кольца, — время, время и только время.

— Время все лечит, даже жизнь, — ответил ему Влад.

— Я понимаю вашу иронию, молодой человек, — врач снова развел руки, видимо этот жест ему нравился, — могу только порекомендовать несколько дыхательных упражнений. Как только почувствуете что начинаете, скажем так, выходить из себя, начинайте дышать вот так, — он продемонстрировал Владу как ему надо дышать, и не успокоился пока Влад не начал дышать, с его психиатра точки зрения, правильно.

— А по вечерам, перед тем как уснуть и утром после пробуждения дышите вот так – вдох активный, выдох пассивный и никакой паузы между ними. Учащайте-учащайте дыхание, делайте его более поверхностным. Как только почувствовали дискомфорт душевный или физический – дышите медленнее и глубже. И повторяйте цикл несколько раз. Вы знаете, что такое циклы, молодой человек?

— У меня высшее экономическое образование, — устало сказал Влад.

— Да-да, конечно, — снова развел руками врач.

Он провел с ним несколько сеансов. И правда, после того как Влад начал дышать как учил доктор, ему стало легче контролировать себя, а потом через пару месяцев он стал почти таким же каким был до армии. Только пить по-прежнему не мог, если только совсем немного.

Влада передернуло. Он снова заглянул в стаканчик, решая разрешить себе еще немного «горячительного» чтобы хоть немного расслабится или все же не стоит. Решился и снова отпил глоток.

Зря.

Горечь паленой водки наполнившей рот принесла с собой воспоминание о первой, после возвращения из армии, встрече с отцом.

Отец встретил его на вокзале. Похудевшего, заросшего волосами, с темными кругами под глазами. Еле державшегося на ногах после госпиталя. Отец привез его почему-то не в их трех комнатную квартиру, а в скромную однушку, правда, расположенную близко к центру.

Оказалось, что с матерью они развелись, почти сразу, как Влад ушел в армию. Разменяли квартиру. Отцу досталась вот эта клетушка в панельной хрущебе, а мать… А мать уехала в Испанию. Там вышла замуж, за местного владельца виноградника. Влад ужаснулся – как же так! – ведь письма, они регулярно приходили и от матери и от отца.

— Все просто, — сказал отец, — она присылала их мне, а я отсылал их тебе, в новом конверте. А твои отсылал ей. Почта сейчас хорошо работает.

Известие выбило Влада из колеи, и так не особо укатанной. В голове абсолютно не укладывалось, как так такое могло произойти. Он помнил, какими они были счастливыми. Помнил карие смеющиеся глаза матери, улыбающегося отца. Как они ходили вместе в кино или просто гуляли по парку. Помнил летние поездки к морю. Да и потом, во время учебы в институте, между отцом и матерью вроде бы все было хорошо. Он силился припомнить какие-нибудь их размолвки или ссоры, и не мог вспомнить. Все было хорошо. Все! Было! Хорошо!

Он смотрел на отца. Тот сидел перед ним сутулый, с посеревшим, изрезанным морщинами лицом. А ведь он совсем не старый, всего сорок пять. Они родили его совсем молодыми. А выглядит на все шестьдесят. Отец учился на последнем курсе университета, матери было девятнадцать.

— Понимаешь, сынок, после того как она…, — отец запнулся, потом продолжил, — после всего произошедшего, я пить начал. На работе поначалу терпели, а потом как прогуливать стал, выгнали. А мне все ровно было. Только после того как ты на «дизель» угодил, я очнулся, да поздно было.

Тут Влад вспомнил, как отец приезжал к нему пару раз, без матери. Говорил, что мать то больна, то еще что-то, а Владу тогда было так плохо, что он ничего вокруг не замечал.

— Стал прирабатывать то тут, то там, недавно вот грузчиком устроился, а что неплохая в принципе работа, десять тысяч платят, жить можно. Слава Богу, ты вернулся. — Влад слышал его словно сквозь вату. — Ты не переживай сынок, все наладиться.

— Бать, я посплю, ладно?

— Ты спи, сынок, спи. Мне, на смену в ночь, я там тебе поесть приготовил.

Влад его уже не слышал, он спал. Ему снилась мать – высокая, несколько тяжеловатая, но стремительная, со всегда распущенными по плечам иссиня-черными волосами и смеющимся ртом.

— Бл..ть, да пошло оно все... — еле слышно выдохнул Влад, — и, закрыв глаза, одним махом «засадил» оставшуюся в стакане водку.

И плевать на все.

И на мать, живущую где-то за бугром, и на отца, завербовавшегося на стройку, находящуюся где-то на просторах необъятной Родины. Тот огорошил его известием буквально за неделю, перед тем как уехать. Все повторял, что не надо его отговаривать. Что он уже все решил. Что там платят хорошие деньги, обещали квартиру, подъемные и все такое прочее. Что он не хочет мешать сыну. Куда это годится, жить двоим мужикам на двадцати квадратных метрах. Что Владу надо жениться и родить детей. А отец заработает денег, вернется в город, купит себе угол, и заживут они счастливо. Никакие уговоры не помогли. Отец уехал. Через две недели пришло письмо и перевод в десять тысяч. Писал он регулярно пару раз в месяц. Переводы приходили четко каждый месяц, в двадцатых числах, по пять тысяч. Видимо не так сладко было на «солнечной» стройке, как это описывал отец.

Кто-то заботливый, ловко выдернул пустой стаканчик из вялых пальцев и всунул новый, заполненный до краев.

Теперь уже без раздумий, не открывая глаз, Влад влил в себя, показавшуюся уже не такой противной водку. Алкоголь проворной торпедой дошел до желудка и там взорвался, посылая обволакивающие волны удовольствия в голову.

Когда он открыл глаза, то уже смотрел на мир сквозь мягкую дымку алкогольного дурмана, сглаживающего острые углы и приглушающего краски. Он делал тело расслабленным, а язык остроумным.

Влад обвел глазами комнату и тут вновь заметил тонкий и ломкий, словно стебель болезненного цветка, силуэт девушки, замершей в большом облезшем кресле.

При виде ее Влад оживился. Встал, пошатнувшись, и сделав пару нетвердых шагов, опустился на мягкий подлокотник.

— Барышня, — начал он, пьяно улыбаясь и осекся.

Девушка шарахнулась от него как от зачумленного. Он не понял в чем дело, разозлился, хотел схватить ее за рукав, но студенческий дружок, подскочивший откуда-то сбоку, мягко перехватил руку:

— Не надо, брат.

Влад разозлился еще больше, стал совсем бешенным, ой не надо было пить, не надо, знал ведь, что все чем-нибудь подобным кончится. Подхватил Сержа за грудки, вскинул вверх, отвел руку для удара. Вот так, с правой в челюсть, ногой в пах и сверху ребром ладони по шее.

И плевать, что это лучший друг, у которого он сдувал контрольные и давал списывать сам, с которым они сбегали с «пары» чтобы попить пивка. Что они вместе ухлестывали за девушками. Ему было плевать. Он видел перед собой не старого друга, он видел «гуса» – врага, которого надо убить, пока он не убил тебя.

Но натолкнувшись на его взгляд, сквозь стекла «сильных» очков – доброжелательный и такой мирный, злость сдулась и вышла из него воздухом из проколотого воздушного шарика. Рука опустилась, а за спиной – визжащие девушки, парни, поднимающиеся со своих мест, но так медленно, что он мог убить их всех, мог – но не хотел. Ведь это и есть свобода, мочь что-то сделать, но не делать. А он был свободен. Сейчас свободен.

— Извините, ребята, накатило что-то, — Влад выбрался в коридор.

В коридоре его нагнал Серж, приобнял за плечи:

— Погодь, Владь, не сердись на нее, я тебе сейчас все объясню.

Он вошел на кухню, тихо встал в проеме. Она курила, дым стелился в открытую форточку. Стояла жара. Белая футболка облепила изящный силуэт. Он подошел, положил руки на ее плечи. Движение сигареты замерло, Влад почувствовал, как под ладонями напряглись мышцы. Мягко развернул ее к себе лицом. Она стояла, низко опустив голову – он видел макушку в обрамлении светлых волос.

Кончиками пальцев, за подбородок, приподнял ее голову. Сквозь спутанные пряди блестели мокрые от слез глаза. Влад раздвинул завесу волос, заправил их за аккуратные ушки, посмотрел в открывшееся лицо. Стало ясно, почему все звали ее Ромашкой.

Шрамы, похожие на жирных червяков расползлись по ее лицу. Самый толстый – круговой, шел вокруг носа по верхней губе, два других вокруг глаз, еще два – по щекам и последний от верхней губы вниз на подбородок. Они были неровные, нанесенные тупым широким предметом. Он смотрел на них, а видел – чистую бледную кожу, четкую линию розовых губ, красиво очерченный подбородок.

— Ты их знаешь? — не имело смысла уточнять, кого он имел в виду.

Кивнула.

— Им что-то было за это?

Она лишь мотнула головой.

Влад наклонился и осторожно коснулся ее губ, они были мягкими и безвольными. Она не сразу, но ответила на поцелуй...

 

продолжение следует...

[Metos]

Продолжение...

 

 

Он смотрел на черную длинную машину, похожую на готовую атаковать акулу, укрывшись за раскидистым тополем. Вторую неделю он следил за четверкой, надругавшейся над Ромашкой, у которой было очень красивое имя – Виктория. Вторую неделю он вынашивал план, что сделает с ними. После произошедшего девушка потеряла голос и до дрожи боялась любого представителя мужского племени.

Дверца авто хлопнула, на мостовую перед дорогим рестораном вышел высокий светловолосый парень. Элегантная пиджачная пара, щегольские остроносые туфли – все говорило о достатке. Тонкая сигаретка упала на асфальт. Щелкнули каблуки, качнулась дверь – «объект номер один» скрылся в глубине заведения.

Второго он нашел в дорогущем фитнес-клубе. Крутолобый, похожий на перекаченного бычка, стриженый под ноль – «объект номер два» – сел в громадный джип, подхватил у входа длинноногую брюнетку и укатил по своим делам.

«Объект номер три» – затянутый в джинсовый костюм, танцующей походкой прошел мимо сидящего на скамейке Влада. Взлетел по ступеням университета, на ходу чмокнул смеющуюся блондинку и пропал за дверями храма науки.

Самым опасным на взгляд Влада был «объект номер четыре», в отличие от первых трех – парней лет 25, этот был старше – хорошо за тридцать. Сразу было видно – это хищник. Да не простой – матерый. «Хищник каменных джунглей» – усмехнулся Влад. С ним придется повозиться.

Когда Влад увидел его первый раз, у него перехватило дыхание, уж больно «четвертый» походил на Вахтана, только слегка постаревшего и заматеревшего. Ставшего странно ухоженным и еще более опасным, чем был. Его замутило, и вместе с тошнотой к горлу подступили воспоминания.

Институт он закончил почти с красным дипломом, чуть-чуть не хватило. Сразу после выпускного, он пошел в военкомат. Сначала хотел откосить, была такая возможность – мать предлагала устроиться в «ящик», а там отсрочка, но… Было их несколько, этих самых но.

Во-первых, все его одногрупники, числом 6 решили служить, за исключением двоих. Один уже отслужил, у другого зрение минус восемь диоптрий. Поэтому, косить, было стремно. Да и служить всего год, пускай не «пиджаком», военной кафедры у них не было, но все же не два года. Родители не давили на него, хоть было видно, что у них были совершенно другие планы на его будущее.

Во-вторых, зарплата, в этой закрытой конторе – курам на смех, на сигареты да на проезд, ну может еще на пиво хватит, если до выходных копить. До 27 лет что-то не хотелось висеть на шее у родителей.

И он пошел. Потом были шумные проводы – водка рекой, веселые девчонки. Торопливый секс в ванной, сначала с одной одногрупницей, потом, уже под утро, с другой, который, надо сказать, ничего кроме привкуса стыда не принес. За первой, он безуспешно ухаживал со второго курса, и вот теперь, непонятно почему, она снизошла до него. То ли из жалости, то ли из-за выпитого вина. Вторая, была признанной красавицей факультета. Она давно жила с сыном декана. А под утро, когда все, упившись спали, она уцепила Влада за руку. Пьяно пошатываясь и приглушенно хихикая, девушка потащила его в ванную. Влад, хоть и пивший наравне со всеми, был трезвее трезвого, видимо из-за мандража охватившего его. Он, наконец, осознал, какой серьезный шаг совершил, отправившись в военкомат.

Пока он был в учебке, хоть это конечно была не полноценная учебка, а так, сорок пять дней карантина – КМБ (там подобрались пацаны со всей страны, одного с ним призыва), было еще нормально.

По приезду в часть он ужаснулся. Там царил полный беспредел. Нет, днем был образцово-показательный порядок, но по вечерам, когда офицеры исчезали как по мановению волшебной палочки, начиналось издевательства старослужащих над салабонами. Несколько дней Влада и пришедших с ним пацанов не трогали – присматривались. Через пару дней Влада разбудили среди ночи и, не дав одеться, вытащи в туалет.

Пяток старослужащих, в расстегнутых до пупа гимнастерках курили, вольготно развалившись на подоконниках.

— Ну, че, салага, форму постирай, — ему в лицо полетел пропахший потом комок.

Влад думал, что все ужасы дедовщины обойдут его стороной, как ни как ему 23, за плечами институт. Но этим двадцатилетним переросткам, которым на вид дашь весь сороковник, было плевать, кем он там был до службы и сколько ему лет. Для них он был еще одним «мясом» над которым от скуки, можно было всласть поиздеваться.

Кровь бросилась ему в лицо. В голове лихорадочно завертелись мысли: «Что делать? Что делать, блин, что делать? Подчиниться? А что, если это проверка на вшивость? Или послать подальше? Может двинуть в морду, все-таки первый разряд по дзюдо и пара-тройка лет походов в тренажерку? Отмахаюсь, поймут, что лучше не связываться, и отстанут. Или покорно подобрать омерзительно пахнущие тряпки и сделать что просят? Блин, что делать?».

«Деды» даже не насмешливо, а скучающе смотрели на него, сзади переминался притащивший его в туалет солдат, сам полгода назад прибывший на службу.

— Че, ждешь? Пенделя для ускорения? Мухой, подхватился. — Процедил небритый, кавказской внешности старослужащий, и с ленцой почесал заросшую курчавым волосом грудь.

Влад решился. Сделать это было нелегко, ой как нелегко.

— Пошел ты, может тебе еще носки постирать?

Все первый шаг сделан, возврата нет.

«Деды» до этого лениво пускавшие дым в потолок, зашевелились, начали переглядываться. На их лицах Влад заметил признаки интереса, давно видимо никто не выкидывал такого демарша. Они почувствовали новое развлечение.

— Во борзый, — даже как то весело, без угрозы, протянул славянской внешности паренек. Его курносое лицо осветилось радостью.

— Гля пацаны, выеживается, карась, по харе, давно не получал.

— Ты сам-то давно не получал? — бросил в ответ Влад (хотел с угрозой, вышло просительно, голос дрожал).

В прорубь, так с головой.

Курносый заржал в голос:

— Он еще угрожает.

— Ты кто, борзота?

По тому, как он подобрался, Влад понял, будут бить. Но удар пришелся, не оттуда, откуда он ожидал. Ударил третий, черноволосый, с гладко выбритым лицом. Ударил жестко – в середину груди. Влад задохнулся, воздух, как сквозь проколотую велосипедную камеру, вышел из легких. Удары уже сыпались со всех сторон.

— Аккуратней, не по лицу, по башке, да в грудак бей. А то завтра, от «шакала» достанется.

Влад пытался отмахиваться, словно мельница, крыльями размахивая руками, помогало мало. Противники били умело, жестко блокируя его жалкие попытки. Наконец он упал, его начали пинать, уже по ногам.

Как добрался до койки, он помнил плохо, помог тот, кто его привел в туалет.

Наутро после побудки и построения к нему подошел Санек, они вроде как сдружились в учебке.

— Ну, ты даешь, братан, че вчера выкинул.

— А, ты что? Подчинился бы? — Влад рассматривал себя, тело было в синяках, но не так что бы очень больших, как вчера показалось. Бившие его туго знали свое дело, следов старались не оставлять.

— Я и подчинился, как и все наши, — Санек мотнул головой в сторону пацанов, что попали в часть вместе с ними.

— А я не буду.

— Забьют, дурак, — с тоской протянул Санек.

— Поймут, что не подчинюсь и отстанут.

— Не, брат, не отстанут.

— Слушай, давайте объединимся, и дадим им отпор, — Влад схватил товарища за плечи.

Тот отрицательно покачал головой:

— Никто не подпишется.

— А ты?

— А что мы вдвоем сделаем? — он отошел.

Влад понял, надеется не на кого. Он заплакал, от унижения, от предательства, от жалости к себе. Да много от чего. Злые слезы скользили по щекам, он не сдерживал их, лишь старался не всхлипывать.

Его начали таскать в туалет каждую ночь, и каждый раз в лицо летел ком грязной одежды и предложение ее постирать. Следовал отказ. За ним избиение. Поначалу Влад шел в отмах, но это мало помогало, потом прекратил. Подумал, если он не будет сопротивляться, им это, в конце концов, надоест, и они от него отстанут. Получал свою порцию пи…ей и тащился на койку. «Дедам» его бездействие действительно надоело, и они решили разнообразить свой «досуг». Теперь один держал, а другие отрабатывали на нем удары. Они называли это тренировкой. Били руками и ногами. Не во всю силу конечно, и не по лицу, но в голову прилетало часто, как говорил Вахтан (тот, что первый бросил ему одежду с приказом постирать) в волосистую часть головы, дабы лицо не портить. От этих ударов, голова долго гудела, а на утро тупо болела. Больше всего ему доставалось от курносого – Ивана, меньше от черноволосого – Виталика. Оба до армии занимались каратэ, у них на груди синел одинаковый ряд иероглифов. Вахтан – был КМС по боксу.

Через два месяца, систематического избиения у Влада, все внутри болело, хорошо хоть крови в моче не было. Он был в таком отчаянье что подумывал либо сбежать, либо повесится, но, ни на то, ни на другое он решиться пока не мог. Был третий вариант – пожаловаться офицерам. Но «шакалам» – так их звали в части, было глубоко безразлична судьба своих солдат.

Хорошо хоть что «деды» его только избивали, над другими издевались более изощренно, в общем, был весь набор унижений, о котором рассказывают на гражданке.

Вахтан ярый поклонник футбола внес разнообразие в издевательства. Они с четверкой «дедов» по субботам устраивали футбольные матчи. Надевали толстый ватник на какого-нибудь бедолагу, заставляли его присесть и обхватить руками колени. А после со всей дури пинали, импровизированный мяч должен был прыгать от одного «футболиста» к другому, крича гол, если стукался о стены.

Когда Влад увидел это в первый раз, ему стало так плохо от ужаса и омерзения, что его чуть не вырвало. Ему была невыносима мысль что это – то же люди. Такого быть не могло. Они могли быть кем угодно от инопланетян до разумных бактерий, выросших до размеров человека, но не людьми.

Когда Влад готов был что-нибудь сотворить с собой, его неожиданно оставили в покое. Он подумал, что им все это надоело. Но нет, он рано радовался. «Великолепная» пятерка, решила устроить в казарме бои без правил. Победитель должен был сражаться с Вахтаном – самым сильным бойцом. Именно поэтому Влада перестали бить, дав ему пару недель, чтобы оклематься перед «битвой». Так они это называли.

И вот «битва» началась. Влад смотрел на то, как дерутся солдатики. Тощие и недокормленные, совершенно не умеющие драться, они бросались друг на друга. Вслепую молотя руками, и изредка вяло пиная друг друга. «Деды» подбадривали их воплями и матерками. Владу хотелось закрыть глаза и не видеть того, что разворачивалось перед ним. Его затошнило.

Он смотрел, постепенно приходя в ярость, до крови кусая губы, чтобы не закричать. Он не выдержал, когда на середину круга вытолкнули Санька. Он был хорошим парнем, как мог, поддерживал Влада, утешал.

Влад не помнил, как вскочил. Табурет словно живой прыгнул в руки и обрушился на голову Вахтана. Что было дальше, он помнил смутно – крики, разбегающиеся сослуживцы и кровавую лужу вокруг головы неподвижно лежащего тела.

Дальше суд и два года «дизеля» – дисциплинарного батальона. Хорошо, что Вахтан не умер. Плохо, что не поверили словам, что его, Влада, систематически избивали. Синяки сошли, а более глубокое исследование никто не проводил, тем более что свидетелей не было.

Пальцы впились в ладонь, да так что ногти прокололи кожу. Ничего не видя перед собой, Влад разжал ладонь, чтобы отереть пот, выступивший на лице. Из ранок, оставленных ногтями на ладонях, запах крови ударил прямо в нос. И это медно-кислый аромат заставил его очнуться. Влад прикрыл глаза и начал дышать, как учил доктор – медленно и глубоко – вдох – пауза – выдох – пауза – вдох. Успокоившись, он понял что «четвертый» лишь похож на его мучителя.

Он не знал их имен, но это было не важно. На войне он тоже не знал имен тех, кого убивал. Впрочем, для него это были не люди – бешеные животные, которых надо уничтожить.

Правда, сейчас было одно «но», он не хотел убивать, что-то сломалось в нем в тот первый вечер на квартире Клопа. Он шел наказывать. Жестоко – да, смертельно – нет.

Почти неделя потребовалась ему, что бы уговорить Вику показать ему этих. Он был с ней круглосуточно. Он уговаривал, убеждал, доказывал. Она очень боялась, боялась так, что при одном упоминании о случившемся впадала в истерику – дрожала и плакала – свернувшись клубочком на кровати, но в тоже время она хотела возмездия, а он был очень настойчив и добился своего.

Две недели он выслеживал их, как хищник добычу. Они не замечали его. Кто он для них? Еще один плохо одетый и небритый парень, которых много вокруг. Мусор, под их дорогой обувкой. Они были беспечными. Сынки богатых родителей, они и помыслить не могли, что с ними, что-то может случиться. А случай с Викторией убедил их, что они могут выйти сухими из практически любой ситуации. Деньги и связи. Связи и деньги. Эта пара может все. Но они были беззащитны перед ним – тренированным зверем, обученным убивать. Все кроме последнего.

Породистое лицо, тонкая щеточка усов под хищно изогнутым – орлиным носом. Плавные движения, как у готовой атаковать змеи. Он что-то чуял, и он был единственным, кто не общался с тремя другими. Они были сами по себе, он сам по себе. За ним Влад следил особенно осторожно и поэтому знал о нем меньше чем о других. И это он резал ей лицо. Остальные только насиловали. Вот он умрет. Остальные? Остальные возможно позавидуют ему.

О первой троице Влад знал практически все. Распорядок дня, маршруты, привычки и пристрастия, в общем как говориться – кто, где, с кем, когда и как часто.

О четвертом не много, он был очень осторожен, часто проверялся, но Влада так и не заметил, Михалыч хорошо выучил. С него придется начинать, иначе он может насторожиться и исчезнуть. Только такой не исчезнет – нет, сам начнет охоту. Поэтому Влад, все силы сосредоточил на нем. Уследить за серебристым «BMW» усатого, на позаимствованной у Сержа «копейке» было нелегко. Но он справился.

Его Влад точно решил убить. Сначала хотел провести показательную казнь – повесить голым на рекламном щите, но потом передумал – он не «гус», издеваться не будет, хватит – насмотрелся. Перед смертью он ему скажет, за что тот умрет. Нехорошо убить человека не дав ему возможности узнать, за что умираешь. Иначе все, что хотел сделать Влад, будет бессмысленным.

«Смерть не должна быть бессмысленной, достаточно того, что жизнь не имеет смысла. Если ты убиваешь человека, прояви к нему уважение – скажи за что. Так говорил Михалыч, а ему Влад верил, убедился – тот всегда прав. Как он кстати там? Влад вспомнил коротко стриженую седую голову, широкие брови, густые, всегда аккуратно постриженные пшеничные усы. Он даже в рейдах, когда они по месяцу скитались в тылу врага, умудрялся держать их в образцовом порядке. Когда они последний раз виделись в госпитале, Михалыч сказал: — Меня не ищи, будет возможность, сам найду».

Усатый франт был любвеобилен. За две недели наблюдения Влад насчитал трех постоянных любовниц, не считая одноразовых – склеенных в клубах или на вечеринках. За эти 14 дней он только два раза переночевал в одном и том же месте. Влад так и не мог понять, кто он (с первыми тремя проще – один студент, другой хозяин ночного клуба, третий средней руки браток). Усатый не был похож ни на бандита, ни на барыгу, ни на плейбоя. Ситуация прояснилось на следующий, 15 по счету, день слежки. Утром объект прибыл в высокое здание темно серого кирпича с аббревиатурой из трех букв над широким мраморным крыльцом. Все стало ясно – силовик. Это усложняло задачу, но ненамного.

Оставалась неясным его связь с тремя другими насильниками. Что их свело вместе, в тот злополучный день? С чего они решили поглумиться над девушкой? Зачем так изуродовали? У Вики часть происшедшего стерлась из памяти. Помнила, как ее, возвращавшуюся из клуба, затащили в притормозившую машину. Помнила насмешки, щипки и издевательства в салоне. Помнила, как ее насиловали несколько часов где-то за городом, на большой даче. Помнила усатого, пьяное лицо с оловянными плошками глаз, его руку с зажатым в крепких пальцах сверлом, дикую боль и долгожданную темноту, накрывшую ее. И лица – крепко впечатавшиеся в память. Почему они с ней так поступили, она не знала. Все четверо были ей незнакомы.

Друг друга по имени они не называли.

Лишь:

— Эй, впарь ей.

— Давай раздвинь ты ей ноги.

— Да, держи эту дуру крепче.

Усатого, Влад прихватил (на 20 день) на выходе из подъезда. Тот снял очередную куколку и прикатил к ней домой. В три ночи Влад уже собирался отваливать к себе, как дверь парадной хлопнула, пошатывающейся походкой усатый подошел к своей машине. Было видно – он сильно навеселе, но не так чтобы не контролировать себя. Влад змеей скользнул из-за руля, достал из кармана удавку. Завертел головой – никого нет, темно, единственный фонарь не горит. Поглядел на окна – не выглянула ли краля поглядеть на любовника? Нет, не выглянула. Неслышно двинулся к объекту.

Некстати вспомнился Михалыч с его наукой:

— Вот ведь итальянцы, придумали – гаррота, слово-то, какое противное. Толи дело наше – удавка или проще петелька. Ее ведь с умом подбирать надо – что бы супостата спеленать. Возьмешь слишком толстую – противник пальчики под нее просунет и вывернется. Слишком тонкую – порвется, а если крепкая горло перережет и привет – задание провалил.

У Влада была правильная петелька, не толстая, но и не тонкая – в самый раз.

Усатый постоял у открытой дверцы машины прикуривая, повернулся к стоящему на газоне джипу, расстегнул ширинку и стал с удовольствием мочиться на его крыло.

Вот ведь дурачок так подставиться, расслабился после бабы. Влад накинул ему веревку на шею. Перехлестнул концы, резко развернулся спиной и почти под девяносто градусов нагнулся к земле, взваливая тяжелое тело на плечи. Ноги усатого оторвались от земли, руки метнулись к шее, из горла раздалось сиплое шипение. Секунд через двадцать усатый безвольно обмяк и перестал дергаться.

Влад запихнул тело на заднее сиденье, прихватив руки и ноги все той же веревкой, в рот воткнул тряпку, валявшуюся в бардачке. Стекла в машине были тонированы почти в ноль, значит, никто не помешает их разговору. Сел за руль и отогнал машину в ближайшую подворотню.

Влад сидел в удобном кожаном кресле, поглядывая в зеркало заднего вида. Ждал, когда усатый очнется. Тот очнулся минут через пять, хоть старательно делал вид, что без сознания – прокачивал ситуацию. Влад видел – он пришел в себя, по изменившемуся дыханию, по тому, как задвигались глаза под прикрытыми веками. Усатый лежал почти, не выдавая себя, другого бы обманул, но только не Влада. Ожог у усатого должно быть сильно болел, выпавшая изо рта сигарета пришлась прямо на причиндалы.

Через десять минут Влад развернулся к пленному и врезал кулаком в пах:

— Просыпайся орел.

Усатый заворочался, засверкал глазами, что-то прорычал неразборчиво, связно говорить мешал кляп.

— Ты, чертила, слушай меня. Ты наверно думаешь, что раз я тебя сразу не кончил, то сейчас распакую тебе рот, и ты будешь говорить какой ты крутой, какие друзья у тебя крутые, что они любого за тебя из-под земли достанут и порвут как Тузик грелку. Потом будешь грозить и торговаться. В общем, навешаешь мне лапши на уши – ты ведь в этом мастер. А потом кинешь меня. Ты ведь крутой и всегда так делал. Только вот одна закавыка, мне от тебя ничего не надо. Не убил я тебя сразу только потому, что хочу, чтобы ты знал, за что сдохнешь.

Усатый задергался. Максим успокоил его тычком в горло.

Заговорил спокойно, размеренно, как робот, глядя усатому в глаза. Потом он даже не сможет вспомнить какого они цвета.

— Три года назад. Пять утра и девушка – высокая, красивая блондинка на набережной. Идет, цок-цок каблучками на длинных ногах, по мостовой. Идет значит, усталая домой, никого не трогает, а тут ты и трое козлов с тобой в машине. Пьяные, веселы, безнаказанные – что хочу то творю. Цоп ее когтищами и в машину, да на дачу. А она дурочка сопротивляется, кричит, счастья своего не понимает. Как же, такие орлы рядом.

Он видел, как расширились его зрачки, как забегали глаза – вспомнил, все вспомнил.

— Развлекались с ней потом всю ночь. Как насиловали, помнишь? Сверло помнишь? Вижу, помнишь. Как выкинули ее потом где-то на проселке. Думали, умрет? Нет, не умерла. Не понятно, зачем так? Ты в Гулистане был? Был наверно, ты ж в конторе трудишься и не клерком. По глазам вижу что был. Видел что там «гусы» с нашими пацанами делали? Видел. Попробовать решил, что они чувствуют, да? Когда над беззащитными глумились? Я не знаю, мне все равно. Так вот, ту девушку Викой зовут. Красивое такое имя, да? Жизнь вы ей испоганили, а ей ведь всего девятнадцать было, как пацанам нашим, да. В общем, я все сказал, прощай.

И Влад вогнал ему в глаз шило, длинное и тонкое. С такой силой воткнул, что острие царапнуло по задней стенке черепа.

Усатый выгнулся дугой, дернулся и обмяк. Влад выбрался из машины и, не оглядываясь, скрылся в темноте.

Остальных он просто избил. Избил жестоко и показательно – поломал ноги и руки, да пару раз врезал между ног так, чтобы им долго будет не до любви.

Шуму его акция наделала много. Усатого показывали по телевизору. Говорили о смерти майора какого-то там ведомства, приплели террористов и прочее бла-бла-бла. Но, никого так и не нашли. Избитые, пару раз мелькнули в местных новостях и только.

После того как Вика обо всем узнала и посмотрела репортаж в новостях, пропала на три недели. Влад все это время тосковал, каждый день приходил к Клопу и не найдя ее там помотавшись в тоске по коммуналке уходил. Через три недели Вика снова появилась на квартире, на ней была полупрозрачная блузка, не скрывающая красивой груди, юбка со смелым разрезом, туфельки на длинном остром каблуке и тонкие черные колготки. Волосы водопадом струились по щекам, уже не закрывая все лицо спутанной бахромой.

Она подошла к нему с заговорщицким видом, взяла за руку. Он заметил на ее ногтях, прежде обгрызенных до самого мяса, аккуратный маникюр. Подошла и увлекла его за собой в одну из комнат. Там в полутьме, нашла своими губами его губы и приникла к нему всем телом, мягким и податливым, как горячий воск. Он был очень нежен и осторожен, боясь причинить ей боль, а она жадной и ненасытной. Прошли сутки, прежде чем они довольные и ужасно голодные выбрались из комнаты.

А через месяц они расстались. Инициатором стала Вика. Влада больно ударил этот разрыв, но не винил девушку, понимая, что слишком сильно напоминает ей насильников. Большой, жесткий, сильный. Он понимал ее, но было все равно грустно.

 

Конец.

 

5 августа 2015 года.

[Metos]

Ну, вот не дают мне покоя лавры писателя.

Годам, бесшабашной юности 90-х посвящается.

И как обычно – все было так и не так одновременно.

 

 

 

Первая встреча.

 

Я стоял у колонны в ожидании "медляка", чтобы пригласить какую-нибудь девчонку потанцевать. Вот уже третий подряд танец, я так и не мог на это решиться. Стеснялся, боясь отказа. Знакомых девушек не было, так чтобы если пригласить то чтоб уж наверняка, без облома.

Мучительно перебирая глазами в цветном мельтешении, наконец, выбрал одну – понравившуюся. Настолько насколько может понравиться человек, которого не можешь разглядеть. Так, отдельные урывки: челка, коса вроде, часть щеки, нос, плечи, ноги в туфлях, кажется белых. И вроде как ее тоже никто не приглашал, значит, это сделаю я, и она с большей долей вероятности согласится, ведь не стоять у столба, она на дискотеку пришла.

«Так, настроился, вот сейчас, начнется, подойду, кивну и скажу: — Привет, разреши пригласить тебя на танец. Потом протяну руку, она даст мне свою и все, дальше танец. Так стоп, танцуем, значит надо о чем-то говорить. О чем? Вот вопрос, так вопрос. Да не важно, о чем угодно. Главное не молчать. А если я "пургу" какую-нибудь мести начну? Что она обо мне подумает? Да, е-мае! Ладно, все! Там разберемся, в крайнем случае, молча оттанцуем и все. Так, Семен, настроиться, сейчас, сейчас».

Ди-джей наконец поставил "медляк". Я напрягся, желая шагнуть к той, что выбрал.

«Да, блять!»

Меня опередил какой-то чувак в белой футболке. Он ухватил девушку за руку и безо всяких слов увлек на танцпол, она послушно последовала за ним, весело при этом улыбаясь.

«Блин, облом, а я уже настроился. Ладно, сейчас другую найдем».

Я завертел головой в поисках свободных девушек. Их было много. Кто стоял, как я, прислонившись к столбу, кто сидел на лавочках вдоль стен, кто просто переминался с ноги на ногу. Подходи, выбирай любую. Но я, как всегда застремался.

"Медляк" закончился и пары разбрелись. А потом вновь начали отплясывать под очередной дискотечный хит.

Помявшись у колонны, я вновь принялся рассматривать девушек, выбирая кого пригласить на следующий медленный танец. Выбрал, невысокую, стройную, с короткой стрижкой.

Начал настраиваться, и к началу "медляка" был готов пригласить ее.

Но, диджей, скотина, весело объявил в микрофон:

— Студенты и студентки, мальчишки и девчонки, пацаны и пацанки, сейчас по просьбам многочисленной публики, объявляется... "Белый танец". Дамы приглашают кавалеров.

«Да, чтоб тебя!»

Короткостриженная, со скоростью подраненной лани, рванула к какому-то длинному субъекту с рыжими волосами!

Заиграл бессмертный "медляк" всех времен и народов – "Ветер перемен", легендарных "Скорпов".

Я вздохнул – рассчитывать на танец опять не приходилось, от долго стояния гудели ноги, и я сполз по стене, присаживаясь на корточки.

— Привет. — Раздалось откуда-то сбоку.

Я вздрогнул от неожиданности и оглянулся. В упор на меня смотрели светло-карие глаза. Такие светлые, словно каплю коричневой краски развели в стакане чистой воды.

— Потанцуем? — Она чуть склонила голову на бок.

Я не верил своим ушам.

В онемение – ко мне! подошла! девушка! и пригласила! меня! понимаете меня – нескладного, сутулого, глупо хлопающего глазами и беспокойно озирающегося по сторонам, на танец!

Я кивнул.

Она наклонилась и легко провела пальцем по моему носу, от переносицы к кончику:

— Чего тогда сидишь? Пошли.

От ее прикосновения в груди, словно кто костер запалил. Рот мгновенно пересох, ладони же наоборот моментально вспотели, и я украдкой вытер их о джинсы.

Она подхватила меня под руку, ее грудь прижалась к моему локтю и тепло внутри переросло в жар, охвативший все тело.

На площадке она закинула правую руку мне на плечи, пальцы левой переплелись с моими. Они были неожиданно твердыми, гладкими и теплыми. Правой рукой, под мягкой и пушистой тканью ее кофточки, я ощущал мягкий изгиб талии переходящий в плавно покачивающиеся бедра.

«Только бы ладони опять не вспотели. Такой позор будет!»

Мы задвигались в завораживающим ритме танца и она, державшаяся сначала чуть отстранено, вдруг прижалась ко мне. Упругая мягкость ее груди прижалось к моей. Ногой я почувствовал ее ногу. Член, в узких джинсах, от всего этого зажил своей жизнью и, оттопырив мне ширинку, ткнулся ей в бедро. Щеки залил жар и я поспешно отклячил зад, чтобы хоть слегка отодвинутся от ее теплой ноги.

«Бля-а-а-а-ть!»

Панически заблеяло в голове.

«Только бы она этого не заметила! Только бы не заметила! Что она обо мне подумает?»

Других мыслей у меня не осталось и мы, все то время, что длилась песня, протанцевали молча.

С последними аккордами она выпустила мои пальцы, сняла руку с плеча и, отступив на шаг улыбнулась.

Она что-то сказала. Я видел, как шевелятся ее губы, но за гремящей вокруг музыкой я ничего не расслышал.

— Что? — Заорал я, наклоняясь к ней.

— Мне пора, — наконец расслышал я, — подруги ждут.

— Да, — я окончательно растерялся.

Она еще раз улыбнулась и пошла в дальний конец площадки, туда, где в нише на лавке сидели две оживленно болтавшие девчонки.

Только тут я сообразил что вел себя как последний баран – молчал и сопел ей в ухо, и мысленно застонал, видя как она уходит. Она была именно такой, какие мне нравятся. С пушистой темной челкой, невысокой, с аккуратной грудью, крепкозадой и гладконогой. О последнем я тогда не знал, но после убедился – ноги у нее действительно были гладкими, как, как... Как я не знаю что, но гладкими и очень приятными на ощупь.

«Просрал ты свой шанс, пацан!»

— Погоди, — неожиданно для самого себя, я бросился за ней.

Она обернулась, легкая улыбка скользнула по губам.

— Спасибо за танец, — я схватил ее руку и прикоснулся губами к сладко пахнущей ладони.

Музыка гремела, и мне пришлось склониться к самому ее уху. Маленькому и аккуратному.

— Ты классно танцуешь. Не возражаешь, если следующий танец будет за мной?

Она рассмеялась, а потом ответила:

— Только если молчать не будешь.

— Обещаю. — Я клятвенно прижал руки к груди.

— Тогда ищи меня там, — она махнула рукой в сторону ниши.

— Ага, — я кивнул.

Едва диджей завел очередной "медляк", я, не раздумывая кинулся к нише, в которой сидела она, та с которой я танцевал. Еле успел в последний момент перехватить ее из-под самого носа какого-то хлыща в модной рубашке. Хорошо, что я все это время крутился рядом, выдумывая, что сказать, представляя как выстроится наш диалог, и потея при этом от напряжения.

Я схватил ее за руку, промахнулся в полумраке, уцепившись за тонкие пальцы, как утопающий за борт спасательной лодки и почти бегом потащил ее за собой. Она не сопротивлялась. На танцполе девушка, не без труда, высвободив пальцы из моей судорожно сжатой ладони, положила руки мне на плечи. Я обнял ее за талию и она, я аж сжался от нахлынувших чувств, склонила голову на мое плечо.

И вновь она была близко-близко, я ощущал тепло исходившее от ее тела, а шею, словно перышко, легко и нежно щекотало дыхание.

Вокруг надрывались «Сорпионс», пронзительно и зло, выводя «Все еще люблю тебя», танцевали пары, периодически сталкивающиеся друг с другом.

Томление в животе, возникшее от ощущения маленьких ладоней на шее; ритмично и плавно двигающейся под пальцами талии, напрочь выбило все мысли из головы и перепутало все придуманные реплики.

Я опять молчал как болван. Не в силах выдумать ничего остроумного я выдавил:

— Как тебя зовут.

— Оксана, но мне нравится Ксана.

«Она не спросила, как меня зовут. Хорошо это или плохо? Блин, может, я ей на фиг не нужен, и она просто не знает, как от меня отвязаться?»

— А меня..., — не придумав ничего лучшего, продолжил я.

— Знаю, — она подняла голову, — тебя зовут Семен.

— Откуда, — я по-настоящему удивился, Ксана была мне незнакома.

Она улыбнулась, заглянув мне в глаза:

— Мы учимся в одном институте.

— Правда? — Я в изумлении оттопырил губу. — Странно, что я тебя не видел. Такую девушку я бы не пропустил.

— Какую такую? — глаза ее искрились смехом.

— Красивую, — не раздумывая брякнул я.

Она вновь положила мне голову на плечо, и за грохотом колонок я едва расслышал ее смех.

С полминуты мы танцевали молча, потом она сказала:

— Просто ты учишься на последнем курсе, а я на третьем. И факультеты у нас разные. У тебя педагогический, а у меня менеджмента.

Теперь все стало на свои места. Мы не виделись, потому что наши потоки почти не пересекались. Предметы были разными. Я чаще оказывался в правом крыле института, а она в левом.

— Тогда откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Светка, подружка моя, темненькая такая, с тобой учится, в параллельной группе.

Я заозирался в поисках Светки.

Ксана чуть плотнее прижалась ко мне, наши бедра перекрестились и начали тереться друг о друга, и Светка тут же забылась.

Я, зажмурившись от страха – вдруг по морде получу, скользнул ладонями вниз по ее талии. Не так низко, как мне хотелось, но ниже я боялся. Пальцы, едва касавшиеся тела девушки ощущали округлость бедер. Она ничего не предприняла, чтобы убрать мои руки, и я, осмелев, чуть сжал пальцы, наслаждаясь мягкостью ее тела.

«Не молчать, только не молчать, иначе все испортишь. Давай мели языком, мели. Все что угодно, только не пошлости. Анекдот надо рассказать. Да, точно!»

Я открыл рот чтобы рассказать анекдот, не слишком смешной, на мой взгляд, да еще и с бородой до колен, но все другие напрочь вылетели из головы.

Но Ксана меня опередила:

— Светка сказала, что ты симпатичный и смешной. Шутишь всегда смешно.

Я преисполнился благодарностью к неизвестной мне Светке. И правда, в кампании, где собиралось больше трех человек, общаться с девушками мне и впрямь было легко. То один что-то скажет, то другой и я легко подхватывал разговор. А вот наедине со слабым полом, все мое остроумие куда-то испарялось, а язык забывал, как складно говорить – так, чтобы было смешно и интересно.

— Только я этого не заметила. — Ксанка улыбалась глядя мне в глаза.

Во мне все оборвалось:

— Чего не заметила? — Еле выдавил я из себя.

— Что смешной. Симпатичный – да. А так бука, букой. Чего молчишь?

— Это я от смущения...

И тут меня понесло.

Когда «Скорпы» закончили, мы отправились к скамейке, где сидели Ксанкины подружки, держась за руки.

 

 

21.01.2016 г.

[Metos]

Долго думал, решил выложить, оставшиеся мне в наследство рукописи -), человек старался, столько сил и времени потратил на написанное, чего ему пылится в электронных мозгах моего компа.

Заранее приношу извинения за синтаксис, пунктуацию, грамматические и стилистические  ошибки, чувак был молод и плохо образован, как говорится - писать он не умел, но очень любил. 

И так - памяти А.Дорогова.

 

Две стороны силы.

 

Пролог.

Япония.

-  Нет. - Шевельнулись тонкие, морщинистые, как у черепахи, губы. – Я сказал нет.

Но, учитель, почему? – узкие, похожие на миндаль глаза полыхнули гневом.

-  То, что ты предлагаешь, это тьма.

-  Учитель, это всего лишь техника. Техника не может быть ни тьмой, ни светом. Она может быть либо рабочей, либо нет. Она или дает силу или нет. Моя дает! Что в этом плохого?

-  Техника, это инструмент, – чуть слышно уронил старый учитель, - топором можно построить дом или убить – это выбор конкретного человека. Поэтому я не учу всех подряд. То, что ты хочешь нести в мир, Руйо, это меч. Им можно только убивать. Мечом, не вспашешь землю.

-  То, чему учу я, дает силу! И дает ее быстро, - говоривший, в сильном волнении размахивал руками перед лицом Учителя.

-  Силу, но не спокойствие. Без внутренней силы, внешняя несет в мир лишь боль и горе. – Старик был недвижим.

Он сидел перед беснующимся учеником, поджав под себя ноги. Когда он говорил, на его испещренном глубокими складками лице, шевелились лишь губы.

-  А его техника, значит, несет? – Руйо, ткнул дрожащей от сдерживаемой ярости рукой в сторону третьего участника разыгравшейся драмы.

-  Нет, то, что он предлагает также не годится… - старик на мгновение запнулся - …пока не годиться.

Замерший на невысоком валуне старый Учитель, за все время разговора, так и не открыл глаз.

Сидевший напротив него вскочил. На худом лице полыхали темным огнем глаза, а от еле сдерживаемой ярости по мышцам тела пробегала дрожь.

Второй ученик старика, до этого молчавший, дрогнул губами, но так ничего не сказав, впился взглядом в его лицо.

Как две капли воды, похожий на беснующегося перед Учителем, он в тоже время отличался от него, как белый кот от черного.

-  Я ухожу от тебя, Учитель. – Выплюнул в лицо Учителю Руйо.

-  Ты знаешь, наши правила, мой мальчик, – все также бесстрастно сказал старик. – Я выбираю ученика, и только я решаю, когда ему приходит время уходить.

-  Ты не сможешь меня удержать!

-  Если ты победишь меня, то да. – Упали тяжелые, как камни, слова.

-  Тогда, начнем.

-  Ты так уверен в себе Руйо? Откуда эта уверенность? От той тьмы, что проросла в тебе?

Дрожь, пробегавшая по телу Руйо, внезапно прекратилась. Передернувшиеся в последний раз плечи опали, тело расслабилось и …

…Сжавшаяся в кулак ладонь атакующей змеей метнулась к лицу Учителя. Одновременно с первым движением, он нанес восходящий удар левой рукой в покрытый редкой седой бородой подбородок старика. При этом, нанеся сметающий удар ногой. Три движения слились в одно.

Губы Учителя чуть дрогнули. Похожей на птичью лапку ладонью, старик легко почти нежно, словно бабочку, на середине движения перехватил первый удар. Пальцы нащупали точку на запястье и мягко нажали на нее, выкручивая руку наружу. Слабый стон сорвался с губ Руйо. Зеркальным движением старик сбил вторую руку внутрь, и чуть приподнявшись на пятках, принял бьющую ногу на свою стопу.

Атаковавший его, перекувыркнулся через правое плечо и как кот, легко приземлился на обе ноги. И снова стремительным движением обрушился на Учителя.

...«Змея жалит», «Орел бьет крылом», «Петух топчет»…

Но еще до того как удары Руйо достигли цели, старик снова приподнялся на пятках и ударил ногой. Большой палец коснулся груди юноши под левым соском. Тот сломанной куклой упал перед Учителем. Старик приоткрыл морщинистые веки и взглянул на своего ученика.

Наклонившись к нему, он ввинтил пальцы в место, в которое пришелся удар. Затем размахнулся и ребром ладони ударил в основание носа. Такой удар должен был раздробить кости носа и вогнать их в мозг. Но прикосновение было как взмах крыла бабочки – легкое, почти нежное.

Посиневший, начавший задыхаться Мао смог вздохнуть, и на его лицо начали возвращаться краски жизни. В молчание прошло несколько минут. Юноша заворочался на земле, приподнялся на руках и опустился перед Учителем на колени.

-  Учитель, – вороньим граем раздалось в тишине.

Он приподнял голову и впился в его лицо глазами, из которых ушла неукротимая ярость и гнев. Руйо смотрел на старика с мольбой.

-  Ты знаешь что дальше. – Ответил тот на невысказанный вопрос.

Юноша с трудом поднялся с колен, и направился в пещеру, вход в которую чернел между каменными глыбами у подножья невысокой горы.

-  Что делать мне, Учитель? – слова, доселе молчавшего ученика, траурной лентой повисли в воздухе.

Старик повернул голову в его сторону. Блеклые глаза, не моргая, смотрели на неподвижно замершую фигуру ученика.

-  Ты не готов, Юки, - губы еле заметно дрогнули.

-  Я понял, Учитель, – легким движением Юки поднялся с колен и отправился вслед за братом.

Старый Учитель прикрыл глаза, грудь его чуть заметно дрогнула и снова застыла в неподвижности.

-  Ха-ха-ха – веселый смех заставил стайку птиц сорваться с акации и в испуге рвануть прочь.

Крепкая фигура, хрустя гравием, спустилась с холма и, подойдя к старику, присела перед ним на корточки.

-  Что, старина, опять промах? – мужчина весь затрясся от беззвучного смеха. - Неудачи, так и преследуют тебя, да?

Веки старика приподнялись, и взгляд уперся в небесную голубизну не по-здешнему широких глаз. Скользнул вниз по прямому носу, по густой аккуратно подстриженной бороде, замер на алых, четко очерченных губах.

-  Ты снова здесь, демон?

-  Ну, не надо громких слов, уважаемый, – слова бородатого, ядовитыми стрелами сорвались с сочных губ.

-  Похоже, традиция на тебе прервется, а? – Мужчина снова зашелся смехом, на этот раз не сдерживаясь - хохоча во все горло.

-  Вот тут ты ошибаешься, чернобородый – у меня еще есть время.

-  Время? – голос сидевшего на корточках струился патокой, – что ты знаешь о времени, старик?

-  Хочешь, я расскажу, сколько тебе осталось? – пришелец подался к старику крепким телом.

-  А вот этого, тебе знать не дано. – Спокойно произнес старик.

-  Ошибаешься, уважаемый, девять, всего лишь девять лет, – и говоривший снова захохотал.

-  Целых девять лет, – в углах губ старика, обозначилась, нет, не улыбка, всего лишь ее тень.

- Ха! - Голубоглазый хлопнул себя по коленям. - Ты ничего не успеешь за это время, старик.

- Ни-че-го! – по слогам повторил он.

- Посмотрим, а теперь убирайся, демон.

- Я тебе не твой ученик – сопляк. Который думал, что может подчинить себе темную сторону силы, что бы так говорить со мной, - бородатый ощерился.

- Может, ты хочешь сразиться со мной? – старик чуть заметно шевельнул крыльями носа.

- О нет. Так не интересно, я хочу посмотреть, что будет дальше, – голос чернобородого был уже не так уверен.

- Тогда, убирайся! – Старый Учитель огладил седую бороду, и посмотрел прямо в глаза, пришельца.

Взгляд спокойный и словно подернутый пылью, скрестился с яркой синевой глаз чернобородого. Первый не выдержал голубоглазый - отвел глаза.

- Будь ты проклят, старый осел!

- От осла слышу, - в голосе старика мелькнули и пропали, стайкой мальков в реке, веселые нотки.

Пришелец поднялся с корточек, сплюнул тягучей слюной. Постоял с минуту и ушел, туда откуда пришел. Старик поднял голову и взглянул в небо, яркий аквамарин плеснул в глаза.

Снова раздался хруст гравия, и мелькнувшая фигурка упала перед ним на колени.

-  Учитель, возьми меня к себе в ученики, – мальчишка склонился перед стариком, сквозь русую челку блестели глубокие, синие глаза. Такие же, как небо над головой.

Сидевший на камне опустил взгляд на склонившегося перед ним.

-  Я не беру учеников, мальчик, теперь не беру, - с расстановкой произнес он.

-  Я все слышал, Учитель.

-  Не называй меня так, ты не мой ученик.

-  Вы можете не считать меня своим учеником, но никто не может запретить мне, считать Вас Учителем.

Худой как гвоздь мальчишка в упор смотрел на Учителя.

-  Слова не мальчика, но мужа, - старик помолчал, - но все равно я не возьму тебя.

Он задумался. Молчание повисло в воздухе.

-  Но я дам тебе один урок, и рекомендацию к моему ученику, если ты ему понравишься, он возьмется за твое обучение.

-  Я хочу, что бы Вы, Учитель, учили меня, – тихо, но твердо сказал мальчик.

-  Урок первый и последний, - слова упали как приговор.

Мальчишка замер, весь, обратившись в слух.

-  Все надо делать бесстрастно, сохраняя внутреннее спокойствие, присутствовать «здесь и сейчас», а не «там и потом». Урок закончен. Передашь, моему ученику, одно слово – Стоит. Его зовут У Ли Пай. Захочешь учиться, найдешь его.

Старый учитель прикрыл глаза и замер, похожий в своей неподвижности, на окружавшие его камни. Русоволосый мальчишка выпрямился, постоял перед неподвижным Учителем, и коротко поклонившись, сорвался с места.

И никто из участников, не заметил пары карих глаз наблюдавших за разыгравшимся действом…

Сообщение отредактировал Metos: 29 Декабрь 2020 - 10:09

[Metos]

И так, продолжим.

 

Глава 1. Виктор.

Сейчас. Октябрь 2015 г.

- Это мое лицо? – нетвердые пальцы коснулись лица и уперлись в покрытое каплями стекло.

Глубокие складки около рта, вялые безвольные губы и морщинки, прорезавшие лоб. Волосы?! Волосы – белесые, похожие на мокрую паутину. Такие тонкие, что сквозь них просвечивает кожа черепа.

Из мокрого стекла витрины на Виктора смотрело лицо старухи. Тусклое отражение и без того блеклых глаз - казалось из стекла, на него смотрят глаза потустороннего существа. От этого взгляда его передернуло.

Ловя в стекле недоуменные взгляды прохожих, Виктор опустил взгляд ниже. В зеркале витрины, бесстрастно отражавшем действительность, он увидел длинную неопрятную фигуру. Пальто, некогда элегантное, а теперь изрядно помятое и грязное, на вешалке смотрелось бы лучше, чем на нем. Верхняя пуговица вырвана с мясом, остальные болтаются на длинных нитяных «ножках». Между лацканами виднелась голая грудь, поросшая редкими волосами.

-  Как я сюда попал? - дрожащей рукой Виктор провел по лицу, стирая капли. С неба на землю падал снег. Легкий, пушистый первый снег. Холод пробрался под пальто и его начала бить крупная дрожь.

-  Холодно, холодно, как холодно, – дрожащие губы с трудом выговаривали слова.

В неверном свете уличных фонарей Виктор ловил удивленные взгляды прохожих. Блондинка с забранными в гладкую прическу волосами и тонких, золотистых очках, скользнула по нему равнодушным взглядом умело подведенных глаз, и отвернулась словно его не существовало.

Виктор плотнее запахнул пальто, проводил взглядом тонкую фигуру блондинки и …

 

Тогда. Октябрь 2015 г.

-  …что согласен? – Серый протянул мне грязную ладонь с обгрызенными ногтями.

-  Ерунда это, – я вяло оттолкнул ладонь, – чушь.

-  Чушь? – с расстановкой протянул сидевший напротив меня «торчок».

Именно так - «торчок», я звал его в мыслях, хоть и сам недалеко ушел от него.

-  Дрейфишь, морячек, да? Так и скажи, – он сложил губы в презрительную гримасу.

-  Я, сдрейфил? – вяленькая ярость, не пламя, так, угли покрытые пеплом, шевельнулась в груди.

Рука, повисшая в воздухе, снова протянулась ко мне.

-  Так давай сделаем это. – Серый смотрел на меня заплывшими глазами.

Кажется, это я наставил ему «фонарей», а может и не я. Непрекращающийся угар последних дней, оставил лишь клочья воспоминаний, и они обрывками всплывали в памяти. Вроде бы были, какие то «терки», закончившиеся рукомашеством. Но фокуса не было, толи он, толи не он.

-  А, Светка, вон присмотрит, – «торчок» мотнул головой в сторону разоренной постели.

Я машинально перевел взгляд вслед за его движением.

Светка, Светочка, Светулечек, мой маленький цветочек. Тонкая, как тростиночка, стройные ножки, ах. При взгляде на нее у меня защипало в глазах.

Тусклые свалявшиеся волосы, худые как ветки ноги, с непомерно большими похожими на узловатые корни, коленями. Сквозь расстегнутый, потерявший от частых стирок первоначальный цвет халатик виднелась обвисшая со сморщенным соском грудь.

Я тяжело поднялся, колени противно хрустнули, подошел к Свете. Откинул со лба волосы. Единственное, что от нее прежней осталось, это высокий чистый лоб. Глаза бессмысленно смотрели сквозь меня.

«Закинулась уже, - тоскливо подумал я, - и когда только успела? И чем? Вчера вроде, все уже кончилось».

Я прикоснулся губами к ее лбу.

-  Сладкая, ты меня слышишь? – я чуть встряхнул ее за плечи.

Ее глаза начали приобретать осмысленное выражение. Некогда полные, а теперь превратившиеся в ниточки губы, сложились в слабую улыбку.

-  Вик? Привет. – Она провела рукой мне по лицу.

Я обхватил ее узкую ладошку и прижался губами к прохладным пальчикам.

-  Ладно, ладно голубки, хватит ворковать. – «Торчек» ткнул меня в спину.

-  Ты, еще не забыл дружок, о чем мы с тобой говорили? Или от ее прелестей, мысли покинули тебя? – он зашелся лающим смехом, перешедшим в хриплый кашель, когда мой кулак вошел ему в пах.

Не оглядываясь, я протянул руку и сжал его нижнюю губу. Чуть вывернул ее наружу. Он забулькал горлом. Обернувшись, я подтянул его лицо к своему. В заплывших, мутных глазах Серого, плескалась злоба, щедро разбавленная болью.

- Ты думаешь, я не вижу, как ты свой хер на нее точишь, а? – начиная заводиться, зашептал я.

У меня всегда так, как только завожусь - перехожу на шепот.

- Да пошел ты, - прохрипел он, из-за вывернутой губы слова прозвучали невнятно.

- Нужна кому, эта сучка сторчавшаяся. Посмотри на нее, это же скелет ходячий, сиськи как сдувшиеся шарики.

Крутанув его губу теперь уже внутрь, я, продолжив движение, ударил его локтем. Удар пришелся в бровь, и она лопнула, как толстая гусеница под каблуком. Неожиданно яркая и густая кровь залила ему глаз. Он заверещал как кролик, которого начали резать. Однажды в детстве я видел, как их резали. И довольно долго кроличий плач будил меня по ночам,  от чего я просыпался весь в поту с бешено колотящимся сердцем.

- Урод, - надрывался Серый, - ты за это ответишь, падла.

Сквозь пальцы, прижатые к лицу, сочилась кровь.

- Не верещи. – Я достал из брюк платок, не слишком свежий конечно, и присев перед ним, прижал его к ране.

- Что, о нашем разговоре можно забыть? – я смотрел в его уцелевший глаз.

Вместе с болью и злобой, в его взгляде было что-то еще, но что именно я не разобрал. Несмотря на муть в голове, я невольно подобрался. «Торчок» видимо тоже что-то усмотрел в моем лице, поэтому закрыл глаз. Когда он его открыл, в этом мутном бельме кроме усталости ничего уже не было.

- Щас. Кровь остановится и побазарим.

Серый поднялся с пола и усевшись на старый топчан стоявший напротив кровати, уставился мне за спину, начав при этом хихикать.

«Куда это он вперился?» Я обернулся. На кровати, привалившись спиной к стене и широко раскинув ноги, сидела Света. Короткий халатик задрался, и было видно, что кроме него на ней ничего не было. Я почувствовал, как багрянец стыда и злости, заливает мне шею и щеки. Накинув простыню ей на колени, я обернулся.

Этот гнусняк сидел, ковыряя носком ботинка растрескавшуюся краску на полу, глядя при этом в сторону. Он уже не улыбался, а сосредоточенно пытался остановить кровь, все еще сочившуюся из брови.

- Свет, Свет – позвал я девушку, - очнись.

Я откинул волосы ей с лица, стянув их на затылке аптечной резинкой, валявшейся на кровати.

- Малыш. – Я погладил ее по лицу.

- Чё ты ее гладишь, пару пощечин залепи, вишь она никакая, - подал голос Серый.

- Я тебе сейчас залеплю, по другому глазу, но с прежним результатом!

- Молчу, молчу.

- Малыш, малыш, очнись, сладкая, - я продолжал нежно гладить ее по щекам.

Вскоре более или менее осмысленное выражение вернулось в ее глаза. И она посмотрела на меня.

 - Боже! – я внутренне содрогнулся, прежде голубые как незабудки глаза, теперь стали выцветшими как осеннее небо. Как у старухи, мелькнула мысль.

- Да, милый, – она слабо улыбнулась.

- Не отключайся, родная, ты нам нужна.

- Я всем нужна, вот такая я королева. – Она чуть слышно рассмеялась.

- Серж, привет, - она махнула рукой, - ты, что тут делаешь, ты вроде вчера уехал.

- Уже вернулся, - буркнул тот.

- А что  у тебя с бровью?

Я спиной чувствовал, как он буравит мой затылок взглядом.

- Да вот об косяк долбанулся и ага.

Света хихикнула.

- Свет, чаю нам сделай.

- Хорошо, - она поднялась, одернула халатик, и, шлепая босыми ногами, ушла на кухню.

Серый убрал от пострадавшего глаза платок, посмотрел на него и бросил на пол. Я промолчал. Левый глаз его распух еще больше, раздувшаяся бровь была вся в подсохшей крови.

Я достал из кармана мятую пачку «Беломора». Единственное курево, на которое у меня хватало денег. Да и 25 штук лучше, чем 20.

- Будешь? – я размял в пальцах, полурассыпавшуюся папиросу.

- Сам такое дерьмо кури, - он вынул пачку «Мальборо» и, щелкнув зажигалкой, прикурил.

- Ну, смотри. – Я смял мундштук и чиркнул спичкой.

Пока Света на кухне гремела чайником, мы сидели напротив друг друга и курили. Сквозь густой папиросный дым я рассматривал «Торчка».

Я думал.

«Что Сережа, Серега, Серенча, «Торчок» мой милый, а ты изменился. Только недавно последним слизняком был, бабушек обворовывал, а теперь вона что, жестким стал, грубит не по делу. Меня раньше боялся, а теперь впору мне его бояться.

Одевался как доходяга, а сейчас прикинут, не фирма конечно, но и не «Черкизон». «Мальборо» курит, а раньше мокрой «примине» был рад. Вечно сигареты у всех стрелял. Окрутел товарищ, с чего бы это? Стоп, а как давно с ним такие метомарфозы происходить стали? Вот ведь блин, в голове каша, все перепуталось. Нет, давно слазить пора. Да не давно видимо. Он еще летом чухан-чуханом ходил».

- Мальчики, чай готов. – Пришла из кухни Света.

- Ну что, Ромео, пошли чаи гонять, - Серый поднялся и направился на кухню, по пути хлопнув Светку по заду. Та как-то визгливо засмеялась, глядя мимо меня.

«Не, парниша охамел, совсем страх потерял», подумал я, идя вслед за Светой на кухню.

И эта тоже хороша, она же никогда его на дух не переносила, даже когда плотно на «дурь» подсела, нос от него воротила.

На кухне я сел напротив Серого. Разделявший нас стол, носил на своей столешнице следы былых оргий, в виде пятен от пролитого кофе, вина и водки, перемежавшихся ожогами от забытых сигарет.

Мы, молча, налили себе чаю. Напряжение повисло в помещении. Света, всегда чуткая к перепадам настроения, кожей чувствовала, разлившиеся в воздухе тревогу. Никогда не отличавшаяся излишней нервозностью, она суетливо принялась мыть посуду.

Высота грязной посуды в раковине – величина постоянная, определяющаяся высотой крана – мелькнула в голове, где-то услышанная фраза.

Мы сидели лицом к лицу, пили чай и сверлили друг друга взглядами. Молчание затягивалось. Наконец шум воды стих. Света обернулась и опершись о мойку порхала взглядом с меня на него.

Первым не выдержал Серый.

- Будем в молчанку играть или о деле поговорим?

- Поговорим, - я посмотрел на девушку, та поспешно отвела взгляд.

- Ты хотел завязать? – Серый не сводил с меня взгляда.

- Хотел! – я физически ощущал его взгляд.

- Я предлагаю тебе выход. – «Торчок» выложил на стол коробок и пальцем подтолкнул его ко мне.

Коробок, скользнув по столешнице, остановился между моими ладонями.

- Что это? – вопрос повис в воздухе.

- Сколько ты уже на игле?

- Почти три года. – Я ответил нехотя, сквозь зубы.

- А я больше четырех! – Серый забарабанил пальцами по столу.

Это звук, сильно раздражал меня. Я чувствовал, что начинаю нервничать все сильнее.

- И мы, друг мой, уже не слезем, - продолжил Серый, - за последний год я пытался бросить раза  четыре. Что только я не проходил. И детоксикацию, и гипноз, в общине христианской жил.

- И что? Да ничего, я все также колюсь, – он театрально вскинул руки.

Я слушал его монолог, и без того поганое настроение, перерастало в глухую злобу. «Толкает мне телегу, как школьнику нашкодившему».

- Ты, врач? – Я прервал его.

Серый прервавшись на середине слова, стрельнул глазами в сторону девушки.

- Нет, - ответил удивленно.

- А чего ты меня лечишь? Есть что сказать по делу - говори, а лечить меня не надо. – Я дал выход накопившейся злобе, резко хлопнув ладонями по столу. Коробок подпрыгнул, и в его картонном нутре что-то зашелестело.

- По делу? Хорошо по делу, так по делу. – Ощерился Серый.

- В этом коробке, - он неопределенно мотнул головой, - то, что нам поможет, но… - он замялся, и опять скосил глаза на Свету.

- Что, но? – Я воспользовался паузой.

- Это вещество действует в пограничном состоянии, - словно через силу выдавил Серый.

- И что это значить?

Серый потер лоб:

- В общем, на грани жизни и смерти.

- Это что же надо умереть, что бы вылечиться? – Я преувеличенно весело захохотал. – Отличный выход из положения.

- Да погоди ты ржать. – «Торчок» в раздражении заметался по кухне. Три шага в одну сторону, поворот, три в другую.

- Ты послушай, при мне два чувака в один момент соскочили. А ведь почти загибались, семь лет плотно на «герыче» сидели. А тут раз, и все. Ты понимаешь?

Опершись руками о стол, он навис надо мной, стол жалобно заскрипел. Я встал, и с силой надавив Серому на плечи, заставил того сесть.

- Ты не маячь, по делу говори, - я почувствовал интерес к словам «торчка».

Скрипнув табуретом, он снова сел.

- Говори толком кто, что, где и как.

- В общем, так, - Серый нахмурился, - есть знакомый чувак, он на химфаке учился, с четвертого курса ушел, когда с «наркотой» связался. Потом опомнился, завязать хотел, да поздно было – плотно сидел.

- Но друганы у него остались и на хим- и на биофаке. Стали они с разными препаратами крутить, вертеть. И довертелись. Хрень вот эту состряпали, - он открыл коробок.

В прямоугольной коробке лежали бурого цвета шарики. Я взял один, повертел в пальцах.

Похожий на пластилин он легко сминался в пальцах. Поднеся его к носу, я почувствовал крепкий странно полузнакомый запах. Закрыв глаза, я втянул в себя воздух, нет определенно что-то знакомое. Не сказать что неприятно пахнущее, но от этого запаха на душе стало тревожно.

- Что ты там плел про пограничное состояние?

Серый снова встал и в волнении заходил по кухне.

- Понимаешь, эта шняга, - он кивнул на коробок, - в общем она действует в первые пять минут, после смерти, в так называемое клиническое время - до того как мозг умер. Подробностей, не спрашивай - не знаю. Но если вкратце - глотаешь эту фигню, даешь дуба, через пять минут тебя откачивают и вуаля – ты уже не наркоша.

Я неожиданно успокоился.

- Ты пургу, гонишь. – Откинувшись на табурете, я прижался лопатками к холодной стене и спокойно посмотрел на Серого. – И ты еще больший дурак, чем есть на самом деле, если думаешь что я куплюсь на этот бред.

Я катал в руках шарик, то сминая его в блин, то делая из него колбаску. Все услышанное казалось бредом сумасшедшего.

- Да, послушай. – Серый устало потер нос.

- Зуб даю, все, правда. Я сам присутствовал при… - он замялся. – В общем, я все видел своими глазами.

Я посмотрел на Свету. Она теребила халатик на груди, то расстегивая верхнюю пуговицу, то застегивая. Я знал - это было признаком величайшего волнения. Она тоже это знала и, перехватив мой взгляд, опустила руку, пуговица осталась расстегнутой.

- Ты что молчишь? – Обратился я к ней, доставая пачку папирос. Вытряхнул одну в руку, посмотрел на просвет и, смяв мундштук, сунул ее в рот.

Покатав во рту папиросу, я прикурил и снова посмотрел на девушку. Та, наконец, взглянула мне в глаза, и дрогнувшим голосом сказала:

- А может это правда? Если есть шанс слезть, а Вик? Мы так давно хотели завязать. Я не могу так больше жить.

И не сдержавшись, она заплакала, уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее вздрагивали. Халатик нелепо задрался, открыв худые ноги. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Она вообще  никогда не плакала. Ни-ког-да!

Видеть ее такой – нелепой, в грязном халате с покрытыми язвочками, тонкими как у цапли ногами, было невыносимо. Хотелось подойти к ней, обнять, гладить по волосам и плечам, только бы не слышать этот тонкий, похожий на тонкий скулеж побитой собаки, плач.

Я посмотрел на расстегнутую пуговицу халатика. «Ну что ж своего рода знак».

- Хорошо, излагай. – Я затянулся и как за дверью спрятался за завесой густого дыма.

 На меня вдруг навалилась бесконечная усталость. Я почувствовал себя разбитым, как фарфоровая чашка, упавшая на пол.

«Будь что будет. Вылечусь хорошо. Сдохну, так еще лучше! Разом покончу со всей этой тягомотиной».

- Слушай, все продумано. – Подавшись ко мне, заторопился Серый.

- В прошлый раз было так. Они перекинули веревку через дверь, сунули головы в петли, поджали ноги. Через пять минут, мы их вынули из петли. Сделали искусственное дыхание и все. Понимаешь, все.

- Бред! – Я затушил о столешницу бычок.

- Это - БРЕД! – Я повторил это слово по слогам, и получилось похожим на БРЭД.

- Да что ты заладил – бред, чушь собачья. Я все это сам видел. Понимаешь, сам! – разделяя каждое слово, произнес Серый.

- В конце концов, ты, что боишься, что я хочу сунуть тебя в петлю? Зачем мне это?

- Из-за нее. – Я кивнул на всхлипывающую Светку. – Ты же давно на нее залезть хочешь. Но она не дает, да и меня ты боишься, – как-то через силу произнес я.

- Дурак! – Света сверкнула мокрыми глазами и выбежала из кухни.

Хлопнула дверь комнаты, но так как верхняя петля держалась на честном слове и на одном шурупе, дверь не закрылась, а скрипнув, отошла назад.

Серый вскочил:

- Ты, козел! – рванувшись через стол, он схватил меня за грудки и начал трясти.

- Я ж, для тебя стараюсь.

- Если все что ты здесь наплел, правда, то ты не для меня, а для себя стараешься. И отпусти меня, а то я тебе руки сломаю.

Серый прекратил трясти меня и разжал пальцы. Я брякнулся на табурет. Непослушными пальцами выковырял из пачки последнюю папиросу. «И это тоже можно считать очередным знаком». Нашарил коробок – тот был пуст.

- Дай прикурить.

Серый достал зажигалку, крутанув колесико, поднес огонек к папиросе.

Я жадно затянулся:

- Ты покури напоследок, и пойдем становиться новыми людьми.

Серый послушно прикурил сигарету и прикрыв глаза привалился к стене. Докуривали мы в молчании.

Затянувшись в последний раз я бросил бычок в раковину, поднялся и хлопнув Серого по плечу, с наигранной веселостью сказал:

- Ну что, пошли вешаться.

Голова была пуста, как выкипевший чайник.

- Света, - позвал я девушку, - где у нас репшнур.

Меня вдруг охватил мандраж, и что бы скрыть его я заметался по квартире. Пересохло во рту, страшно зачесалось все тело, причем в таких местах, о которых я раньше и не подозревал. Все, пришел отходняк. Страсть как захотелось вмазаться, или хотя бы накатить грамм сто водки. Это конечно бы не избавило от трясучки и боли, но хотя бы помогло сгладить ощущения от ломки.

- Вот, он. – Света протянула мне моток веревки.

- Быстро нашла, быстро, молодец. – Я захохотал, чувствуя, что теряю контроль.

«Слишком быстро, словно готовилась заранее» - мысль эта, остро уколола сознание, но в голове все начало путаться и я отбросил ее.

Тело все сильнее охватывала дрожь.

- Ты будешь помогать? – рявкнул на Серого. – Или так и будешь стену подпирать, чтобы не упала. Так не боись, она капитальная, не рухнет.

Я внезапно успокоился.

- Рассказывай, что надо.

Серый отлепился от стены:

- Смотри, делаем две петли, перебрасываем веревку через дверь. Глотаем шарики. – Он мотнул головой в сторону кухни.

- Петлю на шею, будильник на пять минут, ноги по команде поджимаем. Как только перестаем дергаться, засекаем время, через пять минут Светка режет веревку. Приводит нас в себя. Свет, ты вроде на медицинском училась? Дыхание изо рта в рот сделать сумеешь?

Та согласно кивнула.

- И вроде все, если не сдохнем – свободны.

- Какова вероятность отбросить копыта? – пальцы сами собой сжались на  репшнуре.

Серый пожал плечами:

- 50 на 50, я думаю.

- А что, хорошо. Неплохие шансы. Ты готов?

- Чем веревку резать будем? Я посмотрел, у тебя ножами с тоски не зарежешься.

- Сейчас, момент. – Я бросился в комнату родителей.

Снял с шеи ключ. Открыл дверь. Постоял на пороге, прогоняя глухую тоску, которая охватывала меня всякий раз, когда я заходил в их комнату. В ней все сохранилось, как было при них.

Кто бы у меня не собирался, какое бы количество народу не оставалось ночевать, дверь в комнату всегда была на замке.

Я подошел к отцовскому столу, открыл верхний ящик. Пробежал пальцами по его вещам. Остановился на старой опасной бритве.

- Вик, ты скоро? – Позвала меня Света.

Я оглянулся, она стояла в дверном проеме, не заходя внутрь. Света знала, что я не люблю что бы кто-то, пусть даже она, заходили сюда.

- Иду. – Бритва сама скользнула в ладонь.

Запер дверь, подергал ручку проверяя, запер ли.

- Вот, золингеровская, дед с войны привез. – Я продемонстрировал им бритву.

Лезвие, повинуясь движению пальца, бесшумно раскрылось.

- Волос на две части режет, причем вдоль.

Шутке ни кто не улыбнулся.

- Годится. – Серый кивнул, с опаской глядя на полоску остро отточенной стали с фирменным клеймом у деревянной ручки.

- Света, слушай сюда, - я начал вязать петли на веревке, репшнур был скользким и плохо поддавался дрожащим пальцам, - как только мы прекратим дергаться, засекаешь три минуты, слышишь ТРИ! – Я повысил голос.

- Дай мобилу, - это уже Серому.

- Вот, - я оторвался от веревки, чтобы выставить время на таймере, - три минуты, не пять, это важно. У тебя в запасе будет ровно две минуты, если что-то пойдет не так. За это время ты должна успеть перерезать веревку и откачать нас. Ясно?

Она послушно закивала.

- А если веревка не перережется?

- Этим, - Я взмахнул у ней перед глазами бритвой, так близко, что она отшатнулась, - перережется.

- Ну вперед, поехали.

- Ребята, может… - она не договорила.

- Нет, не может, - сдерживать дрожь было почти невозможно,- обратной дороги нет.

- Идем. – Я кивнул Серому.

Тот твердо взглянул мне в глаза и кивнул.

Я сбросил рубашку, оставшись в майке. Мы перекинули через дверной створ веревку. Петли получились неудобными. Большой узел больно резал кожу где-то в районе затылка. Я передвинул его к левому уху.

- На счет три поджимаем ноги. - Подал голос Серый.

Краем глаза я видел, как Света пытается удержать в ходивших ходуном руках мобильник. Эта картина вызвала прилив тошноты, и я поспешно закрыл глаза.

Как сквозь вату услышал:

- Раз, два, три…

Я поджал ноги, веревка натянулась и…

 

продолжение следует...

[Metos]

Продолжение

 

Сейчас. Октябрь 2015 г.

…и всплывшая в памяти картина сотрясла тело крупной дрожью. Она зародилась где-то в области коленей, прошла по телу и тупой болью ударила в голову.

Сильный рвотный спазм согнул его пополам, он чуть не упал лицом в мерзлую плитку тротуара. Виктора вывернуло наизнанку, но изо рта кроме жесткого разрывающего горло кашля не упало ни капли. Он схватился за саднящее горло, под пальцами горел широкий, уходящий под левое ухо рубец.

Постепенно кашель стих, и Виктор смог выпрямиться. Ужас, поднявшийся из глубины сознания, словно мороз реку, сковал тело. По щекам побежали слезы.

«Что делать, что делать?» - паника, раненым зверем, билась в голове путая мысли.

Ему хотелось, как в детстве броситься к родителям в спальню, забраться между ними и почувствовать одним боком твердое, мускулистое плечо отца, а другим – мягкую спину матери.

Но родителей не было, да и он был не тем маленьким, перепуганным мальчиком которому приснился кошмар.

Кошмар творился с ним наяву, и он не зная что делать, заметался по улице.

«Дядя, дядя» - перед глазами всплыло лицо брата матери. Длинный нос, глубокие складки вокруг рта, густые брови и жесткие, глубоко посаженные глаза.

- Ты, племяшь, ежели что звони, - всплыло в памяти…

 

Тогда. Март 2012 г.

…дядя повертел в пальцах рюмку с водкой, поднес ее к носу – понюхал и отставил в сторону.

Я видел его сквозь туман, окутавший меня, с момента как я узнал о смерти родителей.

Этот благословенный туман скрыл в памяти всю похоронную суету. Все эти поездки в морг и ритуальную службу. Детали стерлись в голове - я все делал на автомате. По совести говоря все основные трудности, взяла на себя Света, имевшая свой печальный опыт в таком деле. Я лишь в нужных местах кивал оглушенной головой, что-то подписывал, куда-то ходил, что-то делал.

За стеной в квартире стояла гулкая тишина, все пришедшие на поминки разошлись. Света заснула в моей комнате, присев на кровать, чтобы передохнуть.

- Ты, брат, держись, - снова взял стопку дядя.

- Отец у тебя был настоящим мужиком, а мать истинной женщиной. Такие, сам знаешь до ста лет не живут, и в своей постели не умирают. Но и ты не мальчик - жизнь дальше идет.

Он опять поставил стопку на стол и сцепил сильные пальцы на колене, смяв острую складку на форменных брюках.

Мы помолчали, мне хотелось только одного – лечь рядом со Светой и, зарывшись лицом в ее волосы, уснуть. Забыться хотя бы на несколько часов.

- Если что понадобиться звони, - снова повторил дядя и достал изящную визитницу.

Крышка с еле слышным щелчком открылась, и белый прямоугольник, мелованной бумаги, перекочевал мне в руку. Повертев визитку в пальцах, я машинально опустил ее в карман пальто, которое так и не снял.

- Там телефоны: домашний, рабочий, мобильный. – Звони в любое время. – Мы вроде как вдвоем остались, сам знаешь - детей у меня нет.

Он махнул стопку в рот, выпив водку как воду – не поморщившись. Поднялся и больше ничего не сказав, ушел…

 

Сейчас. Октябрь 2015 г.

…Виктор начал лихорадочно рыться в карманах. Они скрывали в себе кучу бумажного хлама. Была у него такая привычка, записывать телефоны и нужную информацию на бумажках и складировать их в карманы пальто.

Он присел на ограду, идущую вдоль витрины, и высыпал себе на колени всю бумажную кучу. Сначала из правого кармана, потом из левого. В груде мятых стикеров, салфеток и листов, выдранных из тетради, нужной визитки не было. В отчаянии он смахнул всю эту требуху себе под ноги, и с остервенением принялся перетряхивать внутренние карманы.

Доставая очередную бумажку, он читал ее в скудном свете витрины и бросал на землю. Наконец карманы оказались пусты. Виктор пнул бумажную кучу.

Обхватив руками голову, он в изнеможении опустился на корточки и застыл, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях. Злые слезы душили его, хотелось лечь, поджав под себя ноги и…

 

Тогда. Октябрь 2015 г.

…я почувствовал удушье, кровь пульсировала в висках, будто хотела пробить хрупкую плоть и вырваться наружу.

«Что я делаю?» - Я, словно очнулся от морока.

«Надо разогнуть ноги, встать и прекратить это».

Я взглянул вниз, но вместо знакомого пола увидел, что ноги стоят на мощеной булыжником мостовой. Спиной я чувствовал не твердое дерево крашеной в белое двери, а шершавые камни, царапавшие кожу сквозь тонкую ткань майки. Сильный толчок заставил меня пошатнуться и впиться пальцами в острые грани камней.

Тряхнуло еще раз и окружающий пейзаж, который я толком и не рассмотрел, заволокло свинцово-серым туманом. В окружающем пространстве, кроме меня прижавшегося спиной к неведомой стене, и мостовой убегающей из под ног в даль, ничего не осталось.

Последовал третий, самый сильный, толчок и мостовая, вздыбившись дикой кобылой, успокоилась.

Я судорожно вздохнул, оказывается, все это время я не дышал, и от нехватки кислорода потемнело в глазах. Я чуть расслабился и кое-как расцепил сведенные судорогой пальцы.

И тут мостовая начала рушиться. Я с ужасом смотрел как камни, один за другим сыпятся вниз. И там где раньше была каменная твердь, из пропасти вздымается пламя. Оно бежало вслед за осыпающимися булыжниками прямо к моим ногам.

Я почувствовал нестерпимый жар и хотел развернуться к стене, что бы карабкаться вверх, прочь от огня.

Но ужас, охвативший меня от одной мысли, что надо повернуться к стене лицом, был сильнее страха перед пламенем. Он сковал меня по рукам и ногам, и на несколько секунд я перестал чувствовать тело.

Дорога из падающих камней дошла до ног и я, очнувшись, начал перебирать ногами. И вот так – спиной вперед, как в каком-то фантастическом фильме, начал медленно подниматься вверх. Я успел подняться сантиметров на двадцать, когда последние камни упали вниз, и волна пламени достигла меня.

Кожа на лице от высокой температуры натянулась, загорелись волосы, глаза готовы были лопнуть. Я, забыв про свой ужас перед стеной, отвернулся от пожирающего меня огня. Перед полуослепшими глазами мелькнула белая, местами облупившаяся краска двери. И тут я, наконец, провалился в благословенную темноту.

Очнулся я от раздирающей горло боли. Кашель душил, не давая вздохнуть, тело сотрясала сухая рвота. Нетвердыми руками я сорвал с шеи петлю, жестким узлом содрав кожу за ухом, но даже не почувствовал боли. Кое-как перевернувшись на живот, я попытался подняться, но руки не удержали и я больно ткнулся лицом в пол. Горло, превратившееся, в трубочку для коктейля с трудом пропускало воздух в грудь, распухший язык не помещался во рту.

Уткнувшись лицом в пол, я лежал, судорожно втягивая в себя воздух. Не открывая глаз, я с трудом приподнялся на дрожащих руках, и сел, привалившись к стене. Под спину попало что-то твердое, хотя я твердо помнил – вдоль правой стены, кроме старенькой тахты ни чего не стояло.

Я хотел убрать упирающийся в спину предмет. Рука наткнулась на что-то податливое и холодное. Я не сразу понял что это такое, а поняв в испуге отдернул руку и, отшатнувшись от стены открыл глаза.

На полу вытянувшись в струнку, с упавшими на лицо волосами лежала Света. Правая рука заломлена под тело, левая безвольно откинута в сторону. Из нее, чуть ниже перетянутого жгутом плеча торчал пустой шприц.

Издав хриплый, не похожий на человеческий крик я рванулся к девушке. Дотронулся до тонкой шеи – пульс не прощупывался. Я прижался ухом к ее груди, заранее зная, что услышу, вернее что ни чего не услышу.

- Передоз, - беззвучно прошелестели губы.

«Как же так, где Серый?» - крутилось в голове.

Видимо я отключился, так как следующее что я осознал это то что я лежу уткнувшись лицом в твердый, холодный живот девушки. Судя по тому, что комнату окутали вечерние сумерки, без сознания я был долго.

«Где Серый? Неужели сбежал?»

Нет.

Он лежал, полуприкрытый дверью, на пороге комнаты, в странной, нелепой позе. С ногами подтянутыми к животу и руками, вцепившимися в веревку на шее. Выпученные глаза и вывалившийся изо рта язык не оставляли сомнения в его смерти.

Цепляясь за дверь, я поднялся на дрожащие ноги. Утвердившись в вертикальном положении, я оглядел комнату и заковылял к выходу. По пути подобрав лежавшее на полу пальто, я вывалился на лестничную клетку. Входная дверь, за моей спиной с громким лязганьем захлопнулась, вздрогнув, я ссыпался вниз по ступенькам…

 

продолжение следует...

[Metos]

Продолжение

 

 

Сейчас. Октябрь 2015 г.

…заплакал.

Мимо него громко что-то обсуждая, прошла группа подростков, на него пахнуло сигаретным дымом, и Виктору смертельно захотелось закурить.

- Извините, пожалуйста, у Вас не найдется закурить? – обратился он к импозантному мужчине, вышедшему из магазина.

Тот усмехнулся и, сунув руку в карман дорогого пальто, достал жестянку с сигариллами. Протянул ему одну, причем так чтобы не коснуться его руки.

- Спасибо, - прошептал в широкую спину Виктор, снимая целлофановую обертку с вожделенной сигарки.

- Травись на здоровье. – Бросил тот, не оборачиваясь.

Виктор прикурил от спичечного коробка и с наслаждением затянулся. После третьей затяжки его чуток отпустило. Он стоял, задрав голову, и пускал дым в затянутые темным свинцом небеса. В голове царила гулкая пустота. Докурив сигариллу до середины, он сунул коробок в карман пальто. Но промахнулся и попал в прореху образовавшуюся в подкладке, там, в глубине пальцы скользнули по гладкому, слегка измятому прямоугольнику плотной бумаги.

От этого прикосновения его бросило в жар. Осторожно кончиками пальцев, словно она была сделана из хрусталя, он вытащил картонный прямоугольник из кармана. Это была та самая так тщательно разыскиваемая визитка.

- Спасибо, Господи! – прошептал он, разглядев на лицевой стороне дядино имя.

На обратной стороне мелким шрифтом шел ряд телефонов.

Виктор поспешил к стоящей на углу, единственной на весь район телефонной будке. Там его ждало жестокое разочарование, телефон работал от каких-то карточек. Мобилы у него не было.

У Виктора ослабели ноги, и он, чтобы не упасть прислонился к холодному металлу будки. Ни где живет, ни где работает брат матери он не знал. За прошедшее с похорон время он так ни разу ему не позвонил, дядя тоже не объявлялся. От навалившейся безысходности ему хотелось выть.

Мимо привалившегося к будке Виктора прошел мужчина, на ходу что-то громко доказывая невидимому собеседнику по телефону. Следом за ним пробежала стайка девиц оживленно щебетавших по мобилкам.

Виктор сидел на корточках и с тоской смотрел на прохожих. Каждый третий говорил по сотовому. Из-за угла нетвердой походкой вышел мужчина, одетый в потертую кожаную куртку по виду работяга. Явно под «газом», пошатываясь он приближался к телефонной будке. Виктор решился, поднявшись он подошел к мужчине.

- Извините, уважаемый, Вы не дадите мне позвонить? - Виктор обратился к работяге и приложив руки к груди добавил. – Очень надо.

Тот остановился, покачиваясь, вперил в Виктора глаза.

- Че? – проревел он, на Виктора пахнуло жутким перегаром. От этого запаха его даже замутило.

- Позвонить, очень надо, – промямлил Виктор.

Пьяный лихим жестом сбил на затылок кожаную кепку и сунул Виктору под нос здоровенный, похожий на дыню кулак, - А, по харе?

- Чего? – Виктор даже опешил от такой наглости.

- По харе не хошь? – бухой скользил глазами по Виктору.

- Ты, мужик, очумел, - обозлился Виктор.

- Че, ты сказал? Ты кого мужиком назвал? – качнулся тот в сторону Виктора.

-Тебя, козла! – Виктор чувствовал, как волны холодной ярости зарождаются внизу живота, почти как раньше перед выходом на татами. – Кого же еще?

Пьянчуга сграбастал его за отвороты пальто. Виктор словно клещами вцепился в толстые запястья противника и, давая ярости ударить в голову, поймал его взгляд.

В налитых, не пойми какого цвета бельмах отражалась вся гнусная бессмысленность этой жизни.

Так они стояли и сверлили друг друга взглядами. Наконец мужик, то ли успокоившись, то ли решив, что не стоит связываться, отпустил пальто Виктора, тот тоже с некоторым трудом разжал сведенные судорогой пальцы.

- Ходют тут, наркоманы хреновы. – Бросил пьяный, пропадая в темноте.

Чувствуя себя совершенно опустошенным, Виктор на подрагивающих ногах вернулся к будке. Чем меньше становилось прохожих на улице, тем больше его охватывала паника. Он сделал еще несколько безуспешных, попыток стрельнуть телефон. Пару раз его послали, один раз вежливо отказали, а средних лет женщина в страхе отшатнулась от него и ускоряя шаги бросилась прочь. Вскоре народ совсем иссяк и Виктор уже ни на что не надеялся.

Поднялся ветер. Виктор плотнее закутался в пальто и съежившись в густой тени будки молился что бы местные жители не вызвали милицию. Надо было что-то делать, но липкий страх, поселившийся в душе, путал мысли, мешал сосредоточиться и придумать, что можно сделать в сложившейся ситуации. По большому счету он ничего не хотел, кроме как закрыть глаза и забыться, и что бы все это поскорей закончилось. Мелькнула мысль вернуться, может все это ему привиделось? Он отогнал ее. При одном воспоминании о распростертой на полу мертвой Свете и о сжавшемся в комком Сереге, его охватывала дрожь, а живот скручивали судороги рвоты.

Телефонная будка лишь немного прикрывала его от ветра, и в своем пальто на голое тело Виктор совсем продрог. Его била крупная дрожь. Не зная, что делать он достал ранее заначенный бычек и прикурил, поморщившись от горького привкуса первых затяжек. Он уже перестал на что-либо надеяться, но курево его немного успокоило.

Услышав дробный перестук каблучков он встрепенулся и затянувшись в последний раз щелчком отправил «бычок» в сторону. Тот маленькой падающей звездочкой прочертил яркую дугу и ударившись о мостовую рассыпался искристым дождем.

В тусклый свет уличного фонаря вошла давешняя блондинка. Виктор сразу узнал гладкие стянутые в конский хвост волосы и тонкую оправу очков. Она шла прямо к телефонной будке.

«Господи только бы она не свернула, только бы не свернула, Господи» - шептал онемевшими губами молитву Виктор.

Когда до девушки оставалось пара метров он медленно, боясь напугать ее резким движением, вышел из-за телефонной будки.

Заметив его, девушка на мгновение замедлила шаг, тонкие стекла очков отразили испуганный взгляд, но тут же как ни в чем не бывало,  продолжила движение.

Боясь, что она развернется и убежит Виктор пошел, к ней говоря на ходу:

- Девушка, пожалуйста, не уходите, Вы моя последняя надежда.

Видя, что она продолжает приближаться к нему, он с мольбой произнес:

- Мне очень надо позвонить, вопрос жизни и смерти.

- Это как в анекдоте? – неожиданно звонко раздалось в ответ. В голосе не слышалось страха.

Виктор оторопел.

- В каком анекдоте? – пролепетал он.

- Как в каком? В том самом с большой бородой. – Она засмеялась.

«- Останавливает в темном переулке один мужик другого. Дай десятку, дело жизни и смерти. – Говорит первый.

- Вашей? - удивляется второй.

- Нет, твоей.»

- Нет, нет, моей, – Виктор взглянул блондинке в глаза.

Из-за стекол изящных очков на него смотрели насмешливые глаза. Такие похожие на глаза Светы, что у него защемило в груди.

- Подружку, что ли хочешь вызвать, да боишься, что муж к телефону подойдет? – она чуть насмешливо прошлась по нему взглядом.

- Нет, мне дяде… - еле слышно протянул он.

- Дяде. – Передразнила она. – А с телефоном не убежишь?

- Нет, - Виктор покачал головой, глядя ей прямо в лицо.

Было видно, что ей больше лет, чем казалось издали. Хорошая фигура. Тонкое породистое лицо, умело нанесенный макияж сбрасывал десяток лет. «За тридцать» промелькнуло в голове.

- Держи, - девушка достала золотистого цвета, очень тонкий телефон и со звонким щелчком раскрыла его.

Виктор потянулся к нему, рука заметно дрожала.

- Сам справишься? – с сомненьем спросила блондинка.

- Если можно набери…те – запнувшись, закончил он.

- Ха-ха-ха, - рассмеялась девушка.

- Наберите, - повторила она за ним.

- Ты меня еще тетенькой назови, мальчик, – с издевкой бросила она.

Несмотря на все пришедшее сегодня, он почувствовал что краснеет.

- Извини.

- Ладно, проехали – диктуй.

Виктор протянул ей визитку.

Та изумленно надломила тонкую бровь:

- Однако.

- Какой набирать?

- А, сколько сейчас?

- Да уж к двенадцати.

- Тогда сотовый.

Мобильник радостно попискивал под набирающим номер наманикюренным пальчиком. В трубке послышались долгие гудки, а потом женский голос залопотал что-то на буржуинском наречии.

- Отключил, твой дядя, мобильник.

И добавила чуть слышно:

- Может это и к лучшему.

- Что? – переспросил Виктор, в панике перебирающий в уме свои дальнейшие действия.

- Ничего. Еще звонить будешь?

- Тогда на домашний, если можно.

- Да что уж теперь, конечно можно. – Она сбросила номер и набрала городской.

Через пять, показавшихся Виктору бесконечно долгих гудков, трубку сняли. Девушка быстро сунула ему в руку аппарат.

- Слушаю, - донесся до него властный голос.

В горле у Виктора враз пересохло, и изо рта вместо слов вырвался какой-то сип.

- Кто, это? Говорите. – В голосе прорезалось раздражение.

Виктор понял, что дядя сейчас повесит трубку.

- Дядя, дядя, это я, - заторопился он.

- Кто я?

- Виктор, сын вашей сестры, Ольги Александровны. Вы помните меня? Тогда на похоронах… визитка… сказали, если что случится… - фразы выходили скомканными и сбивчивыми.

- И, что?

- И вот звоню.

- У тебя случилось что-то?

- Да вот беда.

- Дело серьезное? – спросил его чуть смягчившийся голос.

- Да.

- Время терпит? Неделю подождешь?

- Нет, нет! – в ужасе воскликнул Виктор, трубка телефона чуть не выскользнула из враз вспотевшей ладони. Он не представлял, как продержится неделю.

- Хорошо, приезжай, - после недолгой паузы откликнулся дядя.

- Я не знаю где Вы живете, - чуть слышно, одними губами выдохнул Виктор.

- Записывай, диктую. – Дядя продиктовал адрес.

- Записал?

- Я запомнил.

- Жду, только давай быстрее, у меня в пять утра самолет. – Сказал дядя и отключился.

Виктор стоял, закрыв глаза, в опущенной руке пиликала трубка.

- Парень, ты чего? Ты что плачешь? – как сквозь вату донеслось до него.

Он почувствовал, как из-под закрытых век, по щекам побежали слезы.

- Отказал тебе твой дядя?

Он открыл глаза, девушка смотрела на него с сочувствием.

- Нет, но он живет на другом конце города и рано утром уезжает, - он чувствовал, что не выдержит и разрыдается.

- Транспорт не ходит, а пешком… меня же первый патруль заберет, да и не дойду я.

Девушка покачала головой, вынула из его руки мобильный, кинула в сумочку. Постояла, тряхнула головой и, открывая сумочку, сказала:

- У меня видимо сегодня день добрых дел.

Девушка достала из кошелька тонкой кожи пятисотенную купюру:

- Держи, мальчик.

Виктор молча смотрел на нее.

- Спасибо, - только и смог сказать он.

- Да ладно, - она махнула рукой и пошла вниз по улице.

- Подожди, - Виктор догнал ее схватил за рукав пальто, - я верну тебе, скажи как тебя найти.

Она, молча, высвободила рукав из его ладони и пошла дальше.

- Хоть, как тебя зовут? – крикнул он в удаляющуюся спину.

Обернувшись она бросила:

- Света, - и блеснув стеклами очков пропала в темноте.

 

 

продолжение следует...

[Metos]

И так, продолжим.

 

Виктор пил горячий чай мелкими глотками. Он никак не мог согреется. В дребезжащем жигуле, водитель которого, усталый грузин с печальными глазами, единственный кто согласился ехать в такую даль, не работала печка.

Дядя жил в коттеджном поселке и охрана долго не хотела пускать его на территорию. Здоровенный мужик с вислыми хохлятскими усами грозился вызвать милицию, или просто дать в дыню, если наглый нарик не уберется прочь. Но Виктор не уступал. Так они препирались, пока в будку охраны не позвонили и не велели пропустить позднего визитера.

Дядя сидел напротив него и мерно, словно метроном, постукивал пальцами по краю стола. Он практически не изменился. Только складки около рта стали глубже и жестче, да волосы поредели.

- Рассказывай, - нарушил он молчание, когда Виктор допил чай.

И Виктор рассказал. Рассказал все: и как после смерти родителей вместе со Светкой подсел на иглу, и как попытался слезть и чем все это закончилось.

К концу рассказа силы окончательно покинули его, и он грудой старого тряпья обвис на стуле с высокой спинкой.

Дядя выслушал его молча, ни разу за время рассказа не перебив его. Лишь когда Виктор дошел до того как очнулся на полу своей квартиры подошел, и посмотрел на рубец на шее, покачал головой, словно не веря глазам.

Дядя поставил на стол два бокала с толстыми стенками и початую бутылку коньяка. Плеснул на пару пальцев янтарной жидкости. Один пододвинул Виктору, другой взял себе. Поболтал жидкость в бокале, посмотрел на просвет, и выпив причмокнул. Кивнул Виктору – пей. Тот залпом кинул коньяк в рот и закашлялся. Пищевод опалило жидким огнем, на глаза навернулись слезы.

Дядя встал, прошелся по полутемной комнате.

- Что, мне делать? – жалобно произнес Виктор.

- Да, натворил ты племяш делов, ни чего не скажешь, - хрустнул пальцами дядя.

- Сейчас мне некогда расхлебывать кашу, что ты заварил, - он помолчал.

Потом продолжил:

 - Ты, пока меня не будет, поживешь в одном местечке. На улицу не выходишь, еду тебе будут приносить.

Он опять хрустнул пальцами. От неприятного звука у Виктора по спине побежали мурашки.

- Приеду, решим, - веско закончил родственник.

- А как же Света и Серый?

- Я с этим разберусь, - глядя в окно, медленно сказал дядя. - А теперь давай мыться и спать, от тебя разит как от козла.

Он резко развернулся к Виктору, тому почудилось в его глазах презрение и ненависть. Виктор даже зажмурился, а когда он открыл глаза, то увидел, что дядя смотрит на него отрешенным взглядом.

«Почудилось» – от сердца немного отлегло.

- Где я буду жить, здесь? – Виктор махнул рукой.

- Нет, не здесь, в другом месте. Давай двигай в ванну. – Дядя взглянул на часы мне скоро выходить.

Виктор прошел в ванную. Пустил воду и с наслаждением залез в джакузи. «Шикарно живет» - мелькнула мысль.

Горячая вода совсем расслабила его, и он задремал. Очнулся он только тогда, когда вода стала совсем холодной. Виктор обтерся полосатым полотенцем, лежащим на краю фарфоровой раковины. На крышке унитаза лежала стопка одежды.

Виктор натянул на себя майку с трусам, одел черные брюки, которые оказались ему велики, и темно-серый свитер, высокое горло которого удачно скрывало бордовую полосу шрама на шее.

Виктор оглядел себя в большом, на полстены зеркале. Вся одежда была новой, совсем не ношеной. На свитере даже остались складки, видимо его хранили сложенным, а не висящим на плечиках.

- Ты скоро? - услышал он из-за двери.

- Иду, - он вышел в широкий холл.

Пока он отмокал, дядя успел куда-то позвонить. Рядом с ним стоял коротко стриженный мужчина, с плечами такой ширины что Виктор не поверил своим глазам.

- Сергей, - представил его дядя.

Широкоплечий кивнул.

- Так, Сергей ты все понял? – обратился дядя к мужчине, видимо продолжая прерванный появлением Виктора разговор.

- Понял. – Неожиданно приятным голосом отозвался тот.

- Все, Виктор, удачи. – Дядя хлопнул его по плечу.

Виктор с Сергеем вышли из дома. Перед входом стояла серая с тонировкой «Волга». Виктор поежился, на улице становилось все холодней.

- Присаживайся. – Пискнула сигнализация и его провожатый сел за руль.

Виктор обошел машину и сел на переднее сиденье. Все что с ним произошло за прошедшие сутки, навалилось на него непомерным грузом. Словно он нацепил на спину рюкзак набитый камням, казалось, хребет не выдержит и треснет пополам. Виктор откинулся на мягкую спинку и незаметно для себя уснул.

Очнулся он от того что кто-то тормошил его за плечо:

- Парень, просыпайся, приехали.

Виктор очумело помотал головой, не понимая, где он находится и в чем дело.

- Давай, давай, пойдем. – Широкоплечий помог ему выбраться из машины.

Все еще находясь в сумеречном состоянии, Виктор с помощью своего провожатого добрался до квартиры.

Сергей открыл дверь и помог Виктору дойти до кровати. Дальше все померкло.

…Виктор стоял на краю огромного луга, жаркое солнышко ласково обнимало за плечи теплой рукой. За спиной крутояром уходил берег широкой реки. Могучая, она свободно несла свои волны.

Виктор погладил себя по мускулистому животу и одним движением выскользнул из шорт.

«Щас окунусь, - с наслаждением подумал он, - только Светку дождусь».

Словно услышав его мысли на дальнем краю покрытого цветами и мягкой травой луга показалась девушка. Она бежала, легко вскидывая длинные ноги. Ветер, бивший в лицо, словно флагом играл ее длинными волосами.

Он распахнул руки:

- Светка, ого-го-го!

Света в ответ раскинула тонкие веточки рук, сразу став похожей на сказочную птицу.

Она бежала и грудь упруго подпрыгивала в так движению, ветер шевелил светлые волоски между ног.

«Она же голая» - лоб вспотел, а в паху сладко заныло.

С приближением девушки с ней начали происходить пугающие метаморфозы. Казалось, что с каждым шагом она становится старше. Да что там старше, она стремительно, на глазах старела.

Поредели волосы, сморщилась кожа на некогда гладком животе, по лицу пробежала сетка морщин. Сквозь приоткрытые в улыбке странно тонкие губы Виктор с ужасом увидел редкие желтые зубы.

Грудь уже не подпрыгивала упруго и маняще, а спущенными воздушными шариками жалко и страшно колыхалась из стороны в сторону.

Член в плавках мгновенно опал, в животе образовалась пустота. Он сделал шаг назад, нога поехала с речного обрыва, и он чуть не слетел вниз. Шагнув в сторону, Виктор с трудом удержал равновесие. За спиной Светы показалась фигура. Мощно, точно Лихо одноглазое в старой сказке, за ней бежал Серый.

На фигуре атлета криво сидела маленькая головка, толстый язык, вывалившийся изо рта, болтался на уровне груди. А за ним как воздушный змей по воздуху летела веревка. Между ног Серого вверх торчал огромный член похожий на утыканную гвоздями бейсбольную биту.

Виктора охватил ужас, стало трудно дышать, пенис съежился, и по ноге побежала теплая струйка. Он снова шагнул назад, и теряя равновесие замахал руками.

- Витя, - по ушам ударил крик, - почему ты меня бросил. Мне холодно, Витя, мне страшно.

Дребезжал в ушах старческий, словно надтреснутый голос Светы. Она протянула к нему морщинистые руки с обвисшей на локтях кожей. Мелькнули перед глазами ее пальцы, со вздувшимися суставами, и желтыми, кривыми как у хищной птицы ногтями. Почувствовав на плечах ее руки, он не выдержал и закрыл глаза. Отшатнувшись от гнилостного запаха и от этих жадных рук, он рухнул с обрыва, увлекая за собой Свету…

 

 

продолжение следует...

[Metos]

- Виктор, Виктор, – звал голос.

И он, издав последний полный запредельного ужаса крик, открыл глаза. Над ним нависало незнакомое лицо.

- Где, я? – он начал озираться, оглядывая помещение, в котором находился.

И тут вчерашние события, словно лавина, прорвали сонную одурь в его голове. Перед его глазами всплыли и Света с торчащим из руки шприцом и Серый с веревкой на шее и выпученными глазами, грудой тряпья, лежащий на полу.

Виктор глухо застонал, и забился в беззвучных рыданиях, уткнувшись головой в подушку. Сергей тактично вышел, а Виктор продолжал плакать, в бессилии грызя зубами подушку.

Все последние события сломали стенку, выросшую в душе после смерти родителей. Казалось с каждой слезинкой, с каждым всхлипом, вырывавшимся из саднящего горла, из него уходит глухая тоска и безнадега, поселившаяся в нем в тот роковой день.

Слезы закончились и Виктор, последний раз всхлипнув, поднялся и пошел одеваться. Выйдя из ванной, он прошел на кухню. Там вовсю хозяйничал Сергей. На столе вольготно расположились горячие бутерброды и чашка дымящегося чая.

- Ешь, - широкоплечий кивнул на стол.

При виде незатейливых бутербродов с сыром и вареной колбасой в Викторе проснулся голод. Живот недвусмысленно намекнул на то, что он не ел двое суток. Обжигаясь, он съел все, что приготовил его молчаливый хозяин? Охранник? Сторож?

Доев, ему захотелось курить. Помявшись, он спросил у Сергея:

- Извините, у Вас сигарет не будет?

Тот нахмурил брови, зачем то посмотрел на часы и бросил:

- Не курю.

Набросил на плечи куртку он вышел из квартиры, в замке проскрежетал ключ. Виктор вышел в крошечный коридорчик. Изнутри, без ключа дверь открыть было нельзя. Он хлопнул ладонью по двери – не выбьешь, под тонкой филенкой скрывалась сталь. Зачем то поглядел в глазок. Серая лестничная площадка, серые соседские двери.

Виктор обошел квартиру. Стандартная однушка. Маленький коридорчик и три двери: в комнату, на кухню и в совмещенный санузел. На его взгляд квартира не выглядела жилой. В комнате односпальная кровать, стол, стул, платяной шкаф. Кухня тоже не поражала воображение. Стол, табурет и газовая плита. В шкафчике над мойкой, ложка, чашка, вилка с ножом, кастрюля и сковорода. Не было даже чайной ложечки. На столе электрический чайник, рядом средних размеров холодильник с гордой надписью «Минск».

Виктор щелкнул дверцей холодильника – пустота. В ванную идти не имело смысла, он там уже был. На полочке перед зеркалом – кусок мыла, зубная паста со щеткой, рулончик туалетной бумаги и полотенце на калорифере.

Он прошел в комнату. За окном простирался унылый пейзаж поздней осени, хоть Виктор твердо был уверен, что на дворе конец сентября. Может в угаре он потерял счет дням и сейчас ноябрь? Надо будет у «Здоровяка» спросить.

У него с детства была привычка давать всем прозвища, и про себя называть их не по именам, а по прозвищам. Серый у него был «Торчек», Света – «Цветочком», вот и этот широкоплечий Сергей у него стал «Здоровяком».

Мысли о Свете причиняли боль, он гнал их от себя как мог. Но они, как норовистые лошади рвали поводья из рук, не желая подчиняться. Он глянул на часы, китайский ширпотреб под дерево, начало пятого.

Виктор заходил по комнате, не зная, куда себя деть. Расстелил кровать и раздевшись лег покрывшись колючим одеялом с изображением гарцующих коней.

Разбудил его стук открывшейся двери. Он потер глаза, на пороге стоял Сергей с пакетами в руках. Виктор оделся и прошел на кухню, там «Здоровяк» разбирал покупки. Обернувшись, он протянул вошедшему Виктору блок сигарет. Тот благодарно кивнул, и на ходу распечатывая пачку, нырнул в туалет.

Затянувшись, он зажмурился от удовольствия и услышал, как щелкнул замок входной двери. Докурив, он смыл бычок в унитазе. На кухне он первым делом заглянул в холодильник. Молоко, творог, пачка пельменей, сливочное масло, упаковка котлет, кетчуп, майонез и полбатона вареной колбасы. На столе макароны, батон и половинка буханки. Под мойкой пакет с картофелем.

Он приоткрыл форточку, закурил и бездумно уставился в темный квадрат окна.

Докурив, он щелчком отправил бычок в форточку, тот прочертил красивую огненную дугу и сгинул где-то в темноте. Виктор, криво усмехнувшись, процитировал:

 

…Люди словно сигареты

Кто-то скурит нас до середины

И щелчком отправит за окно…

 

Вздохнув, он поставил кастрюлю с водой на огонь. Есть совершенно не хотелось, но сидеть без дела он не мог, в голове крутилось разное, а физические действия хоть как-то отвлекали его от дурных мыслей.

Когда пельмени сварились, за окном совсем стемнело. С трудом запихнув их в себя, он сгрузил грязную посуду в мойку и стоя посреди кухни закурил. Добив сигарету до фильтра он кинул его к посуде и пошел спать.

Утром его разбудил все тот же противный скрип замка. Не вылезая из теплой постели Виктор приоткрыл один глаз, глянул на вошедшего и снова натянул на голову одеяло. В квартире было холодно.

Сергей, не раздеваясь, прошел на кухню, но через мгновение появился на пороге комнаты.

- Посуду вымыть, курить только в туалете, - спокойно сказал он.

Виктор вяло кивнул, спорить не хотелось. Широкоплечий бросил на кровать сверток и ушел, не забыв запереть дверь. Виктор еще немножко полежал, но спать расхотелось. Поеживаясь, он выбрался из кровати и быстро одевшись, пошел умываться.

Позавтракав, он выкурил сигарету, мельком подумав, не посмолить ли на кухне за чашкой кофе, но так как, ни кофе, ни желания связываться со «Здоровяком» не было, он покурил, как и было сказано, в туалете.

Вспомнив про сверток, он вернулся в комнату. В пакете лежала пара футболок запаянных в пластик, несколько трусов и россыпь носков.

Чисто механически он вымыл посуду и, не раздеваясь прилег в комнате. Для него потекли тоскливые часы ожидания. Широкоплечий заходил два раза в день: утром и вечером. Приносил еду если она заканчивалась, и оглядев комнату молча уходил.

Все остальное время Виктор был предоставлен самому себе. Утром он умывался, чистил зубы, завтракал и убрав за собой выкуривал традиционную утреннюю сигарету. После чего ложился на кровать. Лежал до обеда в тупом оцепенении, потом готовил себе, ел, мыл посуду, курил и опять ложился до ужина. После очередного приема пищи все повторялось снова.

Разум словно впал в анабиоз и этим спасался от воспоминаний. Вот только ночью, во снах все возвращалось. Ему снились мутные, странные сны. За дни одиночества его посетили все тени прошлого. С наступлением ночи, как только он проваливался в бездонный колодец сна, к нему тянулись призраки. Приходили мать с отцом, Света, Серый и другие не ясные фигуры. Сны переплетались между собой, приходившие что-то рассказывали и спрашивали, доказывали и просили, требовали и умоляли.

Он просыпался несколько раз за ночь в насквозь мокрой от пота постели, задыхающийся, с сердцем готовым выпрыгнуть из груди. Выползал на кухню, и не включив света жадно пил воду. Не замечая холода, тянущегося из открытой форточки, курил бездумно глядя в темный квадрат окна. После шел спать, боясь снов, но страстно желая хотя бы вот так встретиться с теми кого любил, с мамой и папой, со Светой.

Утром он не помнил снов, только смутные образы мелькали в памяти. И все повторялось снова. Дни тянулись, как псы с перебитыми лапами – еле-еле, похожие друг на друга как две капли воды. Он потерял им счет и думал, что так будет продолжаться всегда. Ему было все равно.

Но, ни что не вечно под луной и однажды ключ в замке заскрипел в неурочное время. Виктор равнодушно посмотрел на часы – начало третьего. На пороге возникла длинная фигура дяди и Виктор сел на кровати.

Дядя молча оглядел Виктора, покачал головой, видимо вид Виктора его не вдохновил, и бросил:

- Одевайся.

Виктор поднялся, прихватил лежащие на столе сигареты, накинул пальто и вслед за дядей вышел в подъезд. Они сели в уже знакомую «Волгу» и та мощно заурчав мотором, понесла их по серому городу. Почти на окраине города у запущенного парка машина притормозила, дядя жестом велел Виктору выходить. На улице моросил противный дождь. «А когда садились в машину, его не было» машинально подумал Виктор. Подняв воротник пальто, он шел за родственником, глядя в его прямую спину, по усыпанным листьями тропинкам парка. В такую погоду вокруг было пусто, противная морось разогнала вездесущих пенсионеров и мамаш с колясками. Заведя Виктора в самую глубину парка, дядя остановился. Не оборачиваясь, сказал, словно выплюнул:

- Десять дней прошло, достаточный срок для принятия решения. Так что ты решил?

Виктор пожал плечами, по большому счету ему было все равно, что дальше произойдет. Развернется дядя и уйдет, бросив его одного, сдаст милиции или просто достанет пистолет и пристрелит (в том, что дядя имеет отношение к силовым структурам было ясно), хотя нет сам он мараться не станет. Поручит кому-нибудь, да даже тому же Сергею. Какая разница. В груди, словно все смерзлось. Ни мыслей, ни чувств, ни желаний.

Он достал сигареты – закурил. Дядя поморщился от табачного дыма.

- Что со Светой и Серым? – Виктор обошел дядю и взглянул ему в лицо.

Из его попытки ничего не вышло, дядя упорно смотрел в сторону.

- Сам знаешь.

- Меня ищет милиция?

- Я замял это дело.

- И что мне делать?

Дядя пожал плечами:

- Жить.

- Как?

- Это решать тебе.

Разговор выходил тяжелым и мутным, как стекла в давно заброшенном доме.

- Я могу вернуться к себе?

Дядя покачал головой:

- Я бы этого не советовал.

- Тогда я не знаю.

- Я знаю, но, то, что я предложу, может тебе не понравиться.

- Мне все равно.

- Это хорошо, - непонятно чему усмехнулся дядя.

 

 

продолжение следует...

[Metos]

Сейчас. Ноябрь 2009 г.

Виктор остановился, опершись о скребок. Мокрая от пота майка липла к спине.

 

Кто виноват, что ты устал,

Что не нашел, чего так ждал,

Все потерял, что так искал,

Поднялся в небо и упал?

И чья вина, что день за днем

Уходит жизнь своим путем,

И одиноким стал твой дом,

И пусто за твоим окном?

 

Из наушников старенького, кассетного плеера текла тягучая мелодия старого рока. Виктор сбил на затылок вязаную шапочку. Достал из кармана пачку «Примы», закурил и втянул в легкие горький дым. Поднял голову к небу - на лицо крупными хлопьями ложился снег, охлаждая разгоряченную кожу.

В несколько затяжек добил сигарету, щелчком отправил ее в сторону и натянув на лоб шапочку снова налег на скребок.

 

Кто виноват и в чем секрет,

Что горя нет и счастья нет,

Без поражений нет побед,

И равен счет - удачи нет.

И чья вина, что ты один,

И жизнь одна и так длинна,

И так скучна, а ты все ждешь,

Что ты когда-нибудь умрешь.

 

Виктор горько усмехнулся песня прямо про него. Кто виноват, что спустил жизнь в унитаз? Вопрос то риторический.

Больше месяца он работал дворником. Родственничек тогда, в прошлой жизни, объяснил, что в квартире ему появляться нельзя. Но как-то и где-то жить надо и самое главное на что-то. У себя он его поселить не может, а на самом деле не хочет, но это осталось за скобками разговора. А значит, ему надо найти работу и жилье.

- Кто же меня устроит такого? – удивился Виктор.

Дядя оглядел его и сказал, что обо всем договорился. Работа конечно не ахти, но деньги платят, и главное дают жилье.

- Что за работа такая, где дают жилье? – удивился Виктор, - На севере, вахтовым методом?

- Да нет, - усмехнулся дядя, - не на Севере, ближе, на много ближе.

Виктору было все равно, и он согласился.

Так он стал дворником. Раньше он и не думал что у дворников такая тяжелая работа. До того как на город обрушились снегопады, было еще туда-сюда. Хотя первые две недели, сил после работы ему хватало только на то чтобы выпить чаю, сжевать что-нибудь и завалиться спать. Для того чтобы встать в половине пятого и приступить к работе ему приходилось прилагать колоссальные усилия  - и физические и моральные. Он здорово ослаб за годы, проведенные на игле.

Виктор закончил сгребать снег и, взвалив на плечи скребок, отправился в свою каморку. Поставив инструмент у входа, пошел в душ. Хоть душем, назвать обрубок трубы с приделанным носиком от жестяной лейки, было назвать трудно. С наслаждением он вымылся под горячей, почти обжигающей водой. Замочил вещи в большом тазу. Завтра выходной – вот он и займется стиркой.

Закончив, он начал готовить себе ужин. Крепкий, почти чифирь, чай, вареный картофель с куском черняшки и селедкой. Поужинав, он закурил. С тоской оглядел свое жилище. Длинная словно трамвай комната, была завалена до невозможности: лопатами, скребками, метлами и другим дворницким инструментом. Кучи старой одежды и обуви, разный хлам, от старых чайников и примусов до ведер, бидонов и поломанной мебели. Что бы пройти от входа до противоположной стены надо было лавировать как маркитанская лодка, иначе пробирающийся рисковал застрять в куче старья.

Виктору вдруг стало противно до такой степени, что примина загорчила во рту.

У него словно открылись глаза:

- И как я целый месяц жил в этой помойке?

Он сплюнул тугую слюну в кучу хлама. Затушил окурок и лег спать.

Утром он первым делом выглянул на улицу. Снегопад прекратился, и это было гуд, значит, можно было не работать. И поэтому, позавтракав, он с остервенением принялся за уборку. Первым делом он отнес на помойку весь металлический хлам, оставленный ему предшественником, оставив лишь несколько целых ведер. Выкинул все метлы, тем более они почти все были стерты до черенков, непонятно, зачем они были нужны прежнему хозяину коморки. Отнес к мусорному баку всю старую одежду, обнаружив в недрах кучи целое семейство моли, с намерением ее потом сжечь. Туда же, к помойке, оттащил старые стенды, стоящие вдоль стен. Полюбовался на зловещие надписи – «Не влезай, убьет!», подумал и принеся топор разрубил их в щепки. За стендами он обнаружил несколько дверей ведущих в маленькие кладовые. На удивление они были пустыми.

Сделав почти десять ходок, он освободил все помещение. Оставив себе только стол да колченогий табурет. Оглядев результаты своего труда, он остался доволен. Быстренько простирнув, с вечера замоченную одежду, Виктор принялся отмывать помещение. Ему пришлось раз пять сменить воду, прежде чем она перестала быть черно-мутной, а тряпку которой он отмывал пол и стены пришлось выбросить. Так как ни на что другое этот грязный комок уже не годился.

Виктор еще раз оглядел помещение. Пустое оно казалось больше своих размеров. Метров двух с половиной в ширину и раза в три больше в длину. Теперь, кроме приделанной к стене железнодорожной койки, стола и табурета в нем ничего не было. Виктор глубоко вздохнул и неожиданно для себя прокрутил ката «Санчин». Уставшее тело с радостью выполнило давно забытую форму. Он прислушался к ощущениям. Телу понравилось то, что с ним сделали. Тогда Виктор повторил ката еще раз. На последнем движении, когда  он должен был упереться в ступени перед выходом, Виктор плавно развернулся на 180 градусов. Замерев на секунду, он прокрутил форму еще два раза дойдя до койки.

Удовлетворенно кивнув, он пошел к помойке решив сжечь старое тряпье. Возле кучи мусора наваленного им, кто-то пристроил два пластовых мешка. Один побольше, другой поменьше. Виктор с любопытством заглянул в них. В большем, аккуратно связанные, лежали несколько стопок книг. В основном фантастики и детективов. В мешке поменьше лежала картонная папка и десяток разномастных книг.

В прошлой жизни он любил читать, но потом когда денег не хватало на дозу, он отнес всю литература на развал.

Виктор аккуратно сложил часть тряпья и щепок от стенда на дно бака, с третьей попытки запалил ее. Когда мусор разгорелся он стал порциями отправлять в огонь оставшийся мусор. Свалив оставшееся в жадное пламя, Виктор выхватил из огня веточку и, прикурив от уголька стал просматривать найденные книги. Через пару минут он удовлетворенно кивнул, почти все книги были ему знакомы. Более того это были книги из его прошлой жизни – любимые и много раз перечитанные. Еще больше он обрадовался, найдя книги любимых писателей, которые он не читал.

Он швырнул окурок в огонь и пошел в дворницкую, решив более подробно просмотреть их у себя. Возвращаясь, он встретил свою начальницу, не старую, но с уже начавшей расплываться фигурой, женщину.

- Вижу порядок у себя навел? – спросила она, близоруко щурясь.

- Да вот, - он развел руками, - грязь надоела.

- Ну и правильно, я давно говорила Рафиду, приберись ты наконец, а он ворчал что то себе под нос, да плевался.

Она кивнула и ушла, приятно покачивая бедрами. Он стоял, курил, сквозь дым, смотрел ей в спину, и странное чувство шевелилось у него в животе, когда он видел, как покачивается ее круглый зад.

Вернувшись к себе он поставил пакеты у порога и, вымывшись, прилег на койку. Ему не спалось. Впервые за прошедший месяц он вспоминал все, что с ним произошло, и обдумывал свое положение.

Месяц, словно выпал из жизни. Работа, работа, работа. Он встал, заварил чай. Сидя за столом, он курил, ожидая, когда чай дойдет до нужной кондиции. С каждой затяжкой тяжелый дым дрянных сигарет, словно возвращал его к действительности.

Смутные образы роившиеся в его голове стали обретать плоть и кровь. Тени ушедших наливались красками и обретали объем. Слух начал улавливать звуки. Шепот прошлого медленно, но верно вторгался в сознание, вытесняя настоящее. Покинувшие стали возвращаться к нему.

 

 

продолжение следует...

[Metos]

Тогда. Июль 2006 – Июль 2007 г.

…впервые я увидел ее на соревнованиях. Летя на пол от удачной, для противника, подсечки, глазами выхватил из хаотичного мельтешения тонкую фигурку, задорно подпрыгивающую на трибунах. Слух вырвал из общей массы голосов звонкую ноту:

- Петро! Петро! П-е-е-тр-о-о-о!

Петро в это время ловко взял мою руку на болевой. Мне, в общем-то, было все равно кто победит. Но звонкое Петро, а не Виктор разозлило. Причем гораздо сильнее, чем возможный проигрыш.

Злость преходящая в ярость волной разлилась по телу, делая его звеняще-стеклянным, зрение болезненно обострилось, так что все предметы обрели чуть подрагивающий контур, а время замедлило свой бег.

Петро, мой чернявый соперник, привычно оплел меня ногами, разгибая мою руку через свое бедро. Я не чувствовал тянущей боли в суставе и тяжести ног скрестившихся на моей груди. Я лихорадочно шарил глазами по зрителям, ища ту, что так задорно кричала.

Из плотной массы залепившей трибуны, я наконец нашел девушку чей голос взволновал меня.

Она подпрыгивала на своем месте, словно туго накаченный мячик. Светлые волосы смешно взлетали в такт ее прыжкам. Футболка тесно облегала небольшую аккуратную грудь, а колечко, в пупке ловя солнечной свет, пускало лучики.

- Петро, заломай задохлика! – как в рапидной съемке медленно-медленно открывался рот, блестели белые зубы, мелькал острый розовый язычок.

Моя рука меж тем все больше уходила в замок, выход из которого был только позорный шлепок по матам.

Хрипло, раненым вепрем, рыкнув, не выпуская из вида лица с тонкими чертами я приподнялся над настилом и оттолкнувшись перевернулся через противника. Петро продолжал давить на руку. Ухватившись за запястье, взятой в захват руки и яростно взревев, я потянул его на себя. Впишись пальцами ног в пол, я выдирал руку из болевого захвата. Ноги казалось, пустили корни, спину свело, а жилы были готовы лопнуть перетянутыми струнами.

Не отрываясь, я смотрел в лицо девушки, ловя сменяющиеся на нем выражения. Радость, удивление, разочарование и снова радость.

Медленно, но верно я отрывал противника от пола, непонятно почему он вместо того чтобы разжать пальцы и взять меня, одуревшего от натуги на другой прием, продолжал цепляться за мою руку.

Потом мне рассказывали, что в горячке боя цепляясь за свое запястье, я прихватил оба рукава его кимоно.

А пока я тянул и тянул, желая только одного что бы она забрала назад свое брошенное – заломай задохлика.

Мои глаза ничего, кроме нее не видели – распахнутый в изумлении рот, напрягшаяся как перед прыжком фигура, соски натянувшие тонкую ткань футболки и тонкая-тонкая, бьющаяся на виске жилка.

Что было дальше, я помнил смутно, мельтешение лиц, громкие крики, кто-то теребит меня, хлопает по плечам и спине, а потом вскидывают на руки и стены качаются вверх-вниз, вверх-вниз.

…Много позже, жаркой летней ночью, лежа под тонкой простыней, разгоряченные любовью, она признается, что в тот момент она захотела меня, так как никого и никогда не хотела.

- Ты был похож на античную статую, напрягшийся так, что каждый мускул, каждая жилка словно высечены из камня. Прекрасный, как греческий бог…

После боя, сидя в раздевалке обессилевший, чувствуя себя пропущенным через мясорубку я не чувствовал себя победителем. На помост с гордой цифрой взошел я, но тонкие гибкие как виноградные лозы руки обнимали другого. Бурю оваций я с удовольствием отдал бы за несколько слов утешения сказанных ее губами.

Следующая наша встреча произошла примерно через полгода, на студенческом новогоднем огоньке. За шесть месяцев воспоминания о стройной светловолосой девушке потускнели. Хоть порой мелькавшая в толпе светловолосая головка, будила в душе смутное чувство, холодной иглой коловшее сердце.

Я никогда особо не любивший шумные вечеринки, под давлением друзей согласился. Родители укатили на отдых, и оставаться дома было тоскливо и тошно.

Вокруг шумела толпа, гремела музыка, крики, дым коромыслом. Полуголые девчонки и парни отплясывали так, словно за стенами не зима в родных осинах, а Бразилия и жаркое лето.

Я с тоской смотрел на беснующихся однокурсников, мелькали знакомые, полу знакомые и совсем не знакомые лица.

Лучше бы я оставался дома, что там тоска, что здесь.

- Те же яйца, только в профиль, - как шутил отец.

Я наливался пивом в баре, когда на мое плече навалилось что-то жаркое, мягкое и приятно пахнущее.

- Привет чемпион.

Я развернулся, едва не уткнувшись носом в глубокий вырез, и сразу узнал, даже несмотря на короткую стрижку, девушку, скандирующую на соревнованиях – Петро! Петро!

От нее маняще пахло возбужденным женским тело с тонкой примесью терпких духов. От этого аромата я, порядком оглушенный пивом, совсем потерял голову.

Черное маленькое платье, облегавшее ее ладную фигурку как вторая кожа, оставляло открытыми тонкие руки и длинные ноги.

Видимо неправильно истолковав мой взгляд, она спросила:

- Не помнишь меня? Летом, чемпионат города по традиционному каратэ.

- Как же, как же, - я кивнул, - длинные волосы, колечко в пупке и Петро, заломай задохлика. Помню.

Она смутилась и отодвинулась от меня. Я как зверь, почуящий самку подался за ней. Поймал тонкое запястье:

- Хочешь чего-нибудь?

- Что ты пьешь?

Я помахал полупустым бокалом пива.

- Фу! – Сморщила она носик.

Я обернулся к бармену:

- Шампанское…- и на секунду замялся, я не знал ее имени, - самой прекрасной девушке на планете!

Вышло, конечно пошловато, но ничего другого я придумать не сумел.

- Мы, кажется, еще не знакомы, - девушка, верно истолковала мою заминку.

- Светлана, - она протянула ладошку, - можно просто Света.

- Виктор, можно Вик, - я осторожно пожал протянутую руку.

Она была гладкая, мягкая и теплая, но неожиданно сильная.

Дальнейшее слилось в яркий хоровод, тоска растворилась солью в бокале веселья. Мы танцевали, пили шампанское, окружающий мир сузился до размеров смешливой девушки в маленьком черном платье.

Света оказалась весела, легка в общении и прекрасно танцевала. В моих руках она пела хорошо настроенной гитарой, и я влюбился.

Само собой разумеется, я проводил ее до дома. Стоя перед дверями ее квартиры, я пожал ее ладонь и с замиранием сердца спросил:

- Когда увидимся? Может быть завтра, точнее сегодня?

- Нет, не могу, я к родителям на дачу еду. Они там празднуют новый год с друзьями. Давай четвертого.

Я радостно кивнул:

- Я позвоню.

- Запиши номер.

Я забил ее номер в мобильник и начал спускаться вниз.

- Стой, Вик, подожди.

Я оглянулся, она стояла на площадке, зябко кутаясь в шубку.

- Я… Я хочу тебя поцеловать, - она протянула ко мне руки.

Я кинулся обратно и не раздумывая подхватил ее на руки, она была словно пушинка. Ее губы были мягкими с легким вкусом шампанского. Сколько так мы целовались - не знаю. С трудом она оторвался от моих губ.

- Мне пора, сейчас подружка придет.

- До четвертого, - я с сожалением вздохнул.

- Я буду ждать, - и она снова прижалась к моим губам.

Потом легонько толкнула в грудь:

- Иди.

Не дожидаясь лифта, я градом ссыпался вниз. На площадке первого этажа не удержавшись, я крикнул прямо в беленый потолок:

- Я люблю!

И хлопнув дверью, выскочил на заснеженную улицу.  Эхо еще долго носило с этажа на этаж – люблю, люблю, люблю.

А красивая девочка Света счастливо улыбалась своему отражению в темном окне подъезда.

С этого дня в мою жизнь, ранее строго делившуюся между учебой и тренировками, с редкими посиделками в компании друзей, вошла сумятица.

Я влюбился, и не просто влюбился, а ВЛЮБИЛСЯ!

У меня и раньше случались романы, но если выбор стоял между девушкой и тренировкой, я не раздумывая выбирал второе.

Виделись мы не так часто как хотелось. У меня тренировки и учеба на предпоследнем курсе универа. Она занималась танцами и музыкой, да и учеба в меде отнимала время. Но выходные, ох эти выходные, принадлежали нам и только нам.

Мы бродили по заснеженным улицам, благо зима была на удивление теплой, сидели в кафе, обнимались в кино.

Запоем целовались, где только можно и уж конечно где нельзя. Вечерами она играла мне на гитаре и пела. Я смотрел, как Света перебирает тонкими пальцами серебро струн и слушал ее тихий, но такой нежный голос. И мне хотелось, что бы эти мгновения тянулись и тянулись, до бесконечности.

Чтобы не отставать от девушки я читал ей Гумилева, Северянина и Бальмонта. Поэтов, любовь к которым привил отец, большой знаток Серебряного века. Она в ответ пела переложенного на музыку Лорку и Бодлера.

Каждой встречи я ждал как мучимый жаждой глотка воды, а на свидания летел как на крыльях.

Эта влюбленность словно подхлестнула меня, учиться я стал лучше, хоть и раньше никогда не плелся в конце. В тренировках произошел прорыв и то, что раньше давалось потом и болью, стало получаться играючи, на одном вдохновении. Преподаватели сыпали похвалы как из рога изобилия, а тренер лишь усмехался в густые усы после очередной победы.

Родители переглядывались, когда я возвращался ночь за полночь, и лишь раз тактично намекнули что неплохо бы познакомить их с той, что так повлияла на меня. Я отшутился, и они больше не заводили разговоров на эту тему.

Влюбленность продлилась до самого лета, пока однажды мы со Светой не остались на даче…

 

 

продолжение следует...

[Metos]

Сейчас. Ноябрь 2015 г.

Тень Светы покидала его, медленно тая в сумраке дворницкой. Он сидел на коленях, уткнувшись лбом в ножку стола, рыдания сотрясали тело, лицо было мокрым от слез. Постепенно боль отступала, оставляя место печали, которая невидимым покрывалом легла на плечи. Виктор поднялся с колен, и кое-как доковыляв до койки, повалился на нее.

Утром знакомый зов будильника поднял Виктора с постели. Привычной разбитости в теле, которую он ощущал каждое утро, не было. Тело было легким, а сознание ясным. В дворницкой было свежо и по телу побежали мурашки. Он легко вскочил с койки, вытянул перед собой руки и резко бросил их к поясу, в последний момент сжав кулаки и согнув колени.

Виктор закрыл глаза, слушая свое тело. И так с закрытыми глазами вошел в ритм формального упражнения. Руки и ноги двигались синхронно, с каждым движением он ощущал как сила, вливается в него. Закончив ката, он плавно, одним слитным движением развернулся и проделал еще одну дорожку приемов. Виктор так вошел в поток, что потерял счет времени и все повторял и повторял привычные движения. Тело, слегка затекшее со сна, с каждым повторением становилось все более гибким и легким, а движения плавными и округлыми.

И вот последние действие – он свел руки перед грудью и открыл глаза. Мельком глянул на будильник и удивленно вскинул брови – прошел час, а ему казалось минут десять – пятнадцать, не более.

- Эх, сейчас бы кросс пробежать, километров на пять, но… - у порога его ждали старые, стиля прощай молодость, войлочные боты, телогрейка и рабочий инструмент дворника.

- С первой зарплаты куплю кроссовки и вперед, а пока…

Виктор упал на пол и начал отжиматься на третьем десятке он тяжело задышал и покрылся липким потом. Он сел на пол, пережидая пока восстановиться дыхание.

- На фиг, на фиг, надо бросать курить.

Тяжело поднялся с пола, руки чуть заметно дрожали, да совсем дохлым стал, а раньше соточку даже не вспотев делал.

Приняв душ и позавтракав, он оглядел свое жилище. Странно даже, свободный день, а заняться не чем. Турник надо сделать. Возле помойки он как раз видел подходящий обрезок трубы, если бомжы не сперли. Он отлично войдет в простенок, и ходить мешать не будет и заниматься можно.

Одевшись, он вышел на улицу. Кусты палисадника были слегка припорошены снежком, это хорошо что после того как он убрался, снег перестал идти. А то сейчас махал бы скребком, ибо, как говорила его начальница:

- Если снег есть, у дворника выходных нет.

Трубу никто не спер, и через час он стал обладателем отличного турника. Сталинской постройки дом отличался завидной высотой потолков, метра три не меньше и это в полуподвальном помещении.

Виктор подпрыгнул и повис на перекладине, подтянулся пару раз, труба держалась крепко, в ладонях не вертелась. Ну и ладненько.

Пора и пообедать. Обеды у него не отличались разнообразием. Либо макароны с магазинными котлетами, либо картофель с селедкой. Иногда он баловал себя супами из пакета или магазинными же пельменями.

Поев, он откинулся на спинку расшатанного стула и задымил. Первая затяжка была истинным наслаждением, вторая и третья пошли хуже, а после четвертой его неудержимо потянуло в туалет избавиться от еды. Стиснув зубы, он часто-часто задышал через нос, стараясь удержать обед в желудке.

Отдышавшись, он с отвращением затушил окурок в жестяной банке, заменявшей ему пепельницу.

Виктор попытался встать, но ноги не держали, тело покрылось холодной испариной. Сердце билось часто и с перебоями. Он почувствовал, ему не хватает воздуха, грудь как бочку стянуло обручами. Широко раскрыв рот, Виктор попытался глотнуть воздуха. В сердце словно вошла раскаленная игла, боль волной пробежала по левой стороне тела и забилась пойманной рыбой, где-то под левой лопаткой.

Преодолев себя, все-таки поднялся, сделал шаг, дрожащие ноги не удержали и он неловко повалился на пол, больно ударившись затылком. Сквозь навернувшиеся на глаза слезы Виктор видел, как образуются в углах тени. Серые, эфемерные, они сгущались и свиваясь в спирали ползли к нему. Через грохот сердца, заложившего уши, в его сознание осторожно, но настойчиво проникала незнакомая мелодия.

Свет в комнате тускнел, тени вбирая его в себя, обретали объем. Вот они сформировались, сложившись в знакомые фигуры. На Виктора смотрели лица родителей - строгое отца и печальное матери.

Губы дрогнули:

- Сынок.

Свет в глазах окончательно померк, и Виктор провалился во тьму увлекая тени за собой…

 

 

продолжение следует...

[Metos]

Тогда.

Родители.

Сколько я себя помнил, родители были теми, к кому можно обратиться с любой, как мне казалось не разрешимой проблемой, и выход находился.

Они были моими настоящими друзьями, только им я рассказывал свои детские обиды и разочарования, страхи и печали. Делился радостью и наивным детским счастьем. Они поддерживали любые мои начинания. Нет, у меня, конечно, были товарищи по детским играм, но душу, я открывал только им - маме и папе. Как, ни странно, эта дружба не прервалась с моим переходом из детства в подростковый период, а потом и в юность. Она только окрепла и приобрела глубину. Именно родители привили мне любовь к чтению и музыке. Отец ненавязчиво, личным примером, увлек меня спортом.

Сколько я себя помнил, просыпаясь утром, я видел отца, делающего зарядку (кроме тех случаев, когда он был в командировке, а бывал он в них часто). Меня ни кто не заставлял, как то само собой повелось, утром я присоединялся к отцу. Когда его не было, занимался сам. Он же привел меня к первому учителю по каратэ.

А мать, о мама! Это она научила меня играть на гитаре и любить стихи. С ее подачи я научился готовить.

Никогда я не видел как они не то, что ссорятся, а даже разговаривают на повышенных тонах. Оба были веселы, искрометно шутили, и только когда отец уезжал в командировки на высоком лбу матери, между четко очерченных бровей пролегала еле заметная складка. Но эта складочка, как и морщины возле отцовских глаз быстро разглаживалась, когда он возвращался.

На мои расспросы кем работает отец и куда уезжает, она отвечала, что работает он юристом, а уезжает консультировать людей в другие города. Я никогда не спрашивал, что значит консультировать и с детства твердо был уверен, что он ездит помогать людям, попавшим в беду.

А потом эта нелепая авария. И мир перевернулся, окончательно, раз и навсегда четко прочертив границу между тем, что было и тем, что стало…

 

Сейчас. Ноябрь 2015 г.

В который раз тело его билось в рыданиях, слезы неудержимым потоком лились из его глаз. Он задыхался и даже не пытался сдерживать рыдания, лишь надеясь, что его ни кто не услышит. Слезы словно смывали с него весь налет и гарь, образовавшиеся на душе за годы беспутства. Все когда-нибудь кончается, так и слезы высохли на лице и Виктор уже не бился на полу, лишь слабо подрагивали плечи. Но вот и это слабое движение прекратилось, и он уснул, свернувшись в клубок на полу.

 

продолжение следует...

Сообщение отредактировал Metos: 15 Январь 2021 - 15:26

[Metos]

Глава 2. Артем.

Сейчас. Январь 2016 г.

Тень от мощных вязов удачно скрывала его от досужих глаз, одновременно позволяя беспрепятственно наблюдать за компанией студентов, распивающих…, что там они распивают, он не видел, хотя подозревал что далеко не чай. Собственно ему было глубоко безразлично, что там они употребляют, пускай хоть водку хлещут в середине дня.

Да откровенно говоря, компания эта его мало интересовала. Все что ему было нужно это девушка в центре. Тоненькая блондинка, высокая и стройная, с длинными руками и ногами. Изящная словно испанская рапира и такая же красивая. Даже отсюда, из глубокой тени он видел блеск темно-серых с искоркой глаз, прямой нос, пухлые губы большого рта и ровные, изредка мелькавшие в улыбке, зубы. Челюсть чуть широковата, но это не портило ее, а наоборот лишь добавляло шарма.

Надя, Наденька, Надюша. Надежда. Он прищурился. Крылья породистого носа дрогнули. От нее пахло чистотой. Это то, что надо. Может быть, она даже девственница. На такое рассчитывать, конечно, не приходилось, нет, не в нынешнее время.

Компания допила то, что они там пили и, пошвыряв бутылки за лавочки, отправилась вдоль сквера к широким воротам университета. Она не пила - он улыбнулся - и даже неодобрительно поморщилась, глядя на вандализм учиненный сокурсниками, хоть ничего не сказала. Да, чистая девочка. И физически и душевно. Он последний раз взглянул ей вслед. Девушка шла летящей, словно танцующей походкой.

Он вышел на запорошенную снегом аллею и остановился, глядя на захлопнувшиеся за ней двери. Глаза заволокло туманом.

Сильный толчок в плечо вывел его из мира грез.

- Ты че падло черножопое, не х.. не видишь?

Он и вправду был немного похож на гостя с Кавказа, но это если не приглядываться. Темные, почти черные волосы, смуглая кожа – вот, пожалуй, и все.

Он слегка удивился. Перед ним стоял молодой, лет 18, бычок. Камуфляжные штаны заправленные в высокие гринды, из под ворота короткой черной куртки выглядывает капюшон балахона. На руках тактические перчатки с обрезанными пальцами и бритая наголо голова.

- Че смотришь, урод, не видишь люди идут, че на дороге встал?

Артем огляделся, он стоял у самого края аллеи, и справа было полно места, впору саням проезжать. Он еще раз прошелся взглядом по толкнувшему его. За спиной молодого скина стояло еще трое таких же, словно под копирку слепленных молодых людей.

Все ясно, на драку нарываются.

- В чем дело молодой человек, здесь еще много места.

- Молодой человек, – передразнил его гнусавый голос, и вся компания радостно заржала.

Артем моментально понял, что сделал ошибку. С такими, вежливым быть нельзя. Вежливость они принимают за трусость. Если бы Артем не замечтался, наблюдая за девушкой, он бы моментально просек эту компанию, и инцидента бы не произошло. Но нет, какова наглость, среди бела дня задевать человека, а? Вот оборзели. Он огляделся, кроме него и компании гопничков, на заснеженных аллеях парка никого не было. Может быть, это и к лучшему. Он перешел на их тон.

-  Че, надо болезный?

Бычок захлопал глазами:

- Ты че падла сказал?

- Ты глухой что ли, могу повторить. Те че надо, урод?

Скина аж перекосило от такой наглости.

- Ты гнида черножопая, щас ответишь за свои слова.

- Да я за свои слова отвечать начал, когда ты еще титьку мамкину сосал и под себя срал, - Артему даже слегка понравилась эта игра.

- А черножепых, как ты выражаешься, я столько замочил, сколько ты на рынке в выходной день не видел, когда ездил штаны себе покупать, понял?

Он рывком, почти вплотную придвинулся, ловя, словно в прицел, взгляд мутно-карих глаз парня.

- Я сука ты драная, две Гулийских кампании прошел, а ты от армии скрываешься, да?

По тому, как моргнули белесые короткие ресницы, он понял, что попал в точку. Компания за спиной скинхеда притихла.

- Так что ты, сявка, рот закрой, штаны подтяни и вали отсюда, пока я тебя не порешил, и корешей своих не забудь.

Скин что-то такое прочитал в глазах Артема, потому что захлопнул, открывшийся было рот, попятился и, увлекая за собой друзей, скрылся в глубине парка.

Вот ведь борец за Россию для русских, с татарскими скулами и карими глазами. Он потер внезапно налившийся болью шрам над левой бровью. Посмотрел на резные двери университета и пошел к выходу из парка.

В машине, ожидая, когда прогреется двигатель, он прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Шрам болел все сильнее. Артем скрипнул зубами. Боль проникала в мозг, словно ввинчиваясь за левый глаз. Он прижал пальцы к веку, с силой надавил. Подчиняясь приказу, кончики пальцев потеплели, еще, еще, вот их словно обдало огнем. Жар с подушечек перетек в глаз, приглушая боль. Через несколько минут боль стала вполне терпимой и он, сняв ручник, вырулил на дорогу. Он почти опаздывал на встречу с клиентом, а этого Артем не любил.

- Дорогой, Артем Сергеевич, это чудо какое-то, квартирка просто прелесть! – Чуть более пышная, чем требовалось, дама в мехах и золоте, крепко ухватила его за рукав пальто.

Он поморщился, но так чтобы она не видела, еще бы не прелесть, 200 квадратных метров в центре, с ремонтом, стоившим столько же, сколько и сама квартира.

- Конечно, Любовь Михайловна, квартира очень хорошая, так как, Вы берете?

- Ах, Артем Сергеевич, но цена…

- Цена вполне адекватна, сами знаете центр города, историческая часть, никаких заводов, фабрик и прочего, да и соседи не абы кто, ну Вы понимаете.

- Да, да, - с придыханием произнесла она и погладила его по лацкану, - соседи здесь…

Да что ей надо, что она постоянно трогает его, как бы невзначай прикасаясь то к рукаву, то к плечу или ненароком прижимаясь к нему боком. А в лифте, когда они поднимались чтобы посмотреть квартиру, притерлась к нему грудью, надо сказать вполне красивой грудью. Артем не выносил, когда к нему прикасаются чужие люди. Хотя вполне понятно, что ей надо, вон глаза как сверкают, а розовый язычок так и мелькает меж полных губ.

Была Любовь Михайловна, вполне красивой, чуть за тридцать женщиной. Но такие - его не интересовали. А эта ее навязчивость бесила его. Артем злился, но не показывал этого, так как не хотел упустить клиента. Кто еще сможет купить такую квартиру за такие деньги? Поэтому он старался быть приветливым и милым. Даже несколько раз отобедал с ней в шикарном ресторане, и платил за себя сам, не смотря на ее уговоры, мысленно включив эти расходы в свои комиссионные.

- Хорошо, беру, Артем Сергеевич, беру, уговорили, Вы и мертвую уговорите. – Она кокетливо рассмеялась, развратно поведя соболиной бровью.

Мысленно он облегченно вздохнул и холодно улыбнулся ей:

- Тогда проедем в офис, что бы заполнить все необходимые бумаги.

- Конечно, конечно, Артем… - она на секунду умолкла и продолжила. – А, после обмоем покупку, да, Артем? - Она уже не запиналась. - Что бы так сказать носилась лучше.

- Конечно, - теперь помедлил он, - Люба.

Она заливисто рассмеялась, пытаясь подхватить его под руку.

- Ну, пойдем, пойдем.

Он вытянул руку:

- После Вас мадам.

Глядя ей в спину, он отрешенно подумал «Вы, Любовь свет Михайловна, только подпишите бумаги, а дальше…»

Он вошел в комнату, тихо притворил за собой дверь. Лишь огни ночного города разбивали темноту. На секунду замер перед панорамным окном, отрешенно глядя на заснеженный пейзаж. Ноготь большого пальца легко скользнул по фосфорной головке большой каминной спички. Резкое движение и на конце деревянной палочки вспыхнул огонек. Он прошелся, зажигая свечные огарки, установленные на специальных подставках, расставленных по комнате. Когда  последняя свеча затрепетала желтым огоньком, он резким движением кисти погасил спичку и аккуратно положил ее на подоконник.

Поведя плечами, он сбросил с себя хакаму и подошел к стене. На гладкой расписанной тростником стене, на вишневой подставке в лакированных ножнах покоилась катана, привезенная из Японии. Не новодельная реплика пусть и выполненная с соблюдением всех канонов, а настоящая старинная - эпохи Муромати, попробовавшая вражеской крови. Она была не куском холодной стали, а живым существом, нет, не существом. Она была женщиной, его женщиной - любимой и любящей. Встав перед ней на колени, он осторожно, одними кончиками пальцев прикоснулся к гладкому боку ножен и почувствовал, как в ответ на его ласку она отозвалась чувственным трепетом. Легко сжав в ладонях ее тело, он осторожно снял катану с подставки. Поднялся с колен и сделал несколько шагов назад, держа на вытянутых руках меч. Лак ножен, словно коса девушки обвивал витой шнур - сагэо.

Левой рукой он прижал ножны к бедру. Большим пальцем подпер цубу, правая рука нежно, словно на шею любимой, легла на рукоять - цуку. Пальцы легко обхватили тесьму оплетающую рукоять меча.

Он прикрыл глаза, дыхание начало замедлятся и вот почти совсем исчезло. Большой палец толкнул цубу, правая рука стремительно выхватила клинок, левая отпустила ножны, которые мягко упали на покрытый циновками пол, и перехватила пятку рукояти. Он бесшумно заскользил по комнате. По обнаженному телу скользили отблески свечей. С каждым взмахом их становилось все меньше. Не открывая глаз, он двигался по комнате, перетекая из одной позы в другую, словно большая змея, отрастившая конечности. Ни на секунду не задерживаясь на одном месте, он кружился по комнате в странном и завораживающем своей убийственной красотой танце. Тишину нарушало лишь тончайшее пение клинка рассекающего воздух. Последний взмах тибури – символизирующий стряхивание крови с клинка и он замер на том самом месте, откуда начал движение, рядом с ножнами упавшими на пол.

Он склонил голову к левому плечу, вслушиваясь в тишину, поморщился как от боли. Потом открыл глаза. Почти все свечи были погашены как надо - черные пеньки фитильков лежали рядом со свечками. Промахнулся он дважды. Одна свеча продолжала гореть, а вторая была перерублена пополам.

Он снова поморщился, зная, что это означает – нет гармонии души и тела. Что же помешало как следует провести ритуал? Он вслушался в себя, прикрыв глаза.

Не погашенная свеча – девушка на заснеженной аллее, перерубленная – молодой гопник оскорбивший его. Ну что ж если одну занозу в данный момент не представлялось возможным вытащить, то вторую он удалит легко.

Не заходя в душ, он натянул на мокрое от пота тело белье, поверх черная водолазка и спортивные штаны. Короткий черный пуховик с капюшоном - он готов.

Машину Артем не стал брать, хотя он и был далеко от места, где повстречался с молодыми скинами, но чувствовал - она ему не понадобиться. Словно голодный волк в поисках добычи он закружил по городу. Час, другой. Электрический свет проспектов сменялся темнотой подворотен и вот он миг триумфа.

Преграждая ему путь из темноты выступила темная фигура, сзади подступили еще три. Он оглянулся, в правом узнал бритого наголо гопничка, теперь на лысой голове была черная вязаная шапочка, надвинутая на самые брови.

- Дядя…- начал преградивший ему путь.

Но Артем плотоядно улыбнулся и, не дожидаясь прелюдии, прыгнул на него. Стремительное движение сдвоенного удара – левая рука в лицо, правая в солнечное сплетение. Разворот, прыжок на правого – резкий удар ломающая голень, чтобы не убежал.

Центральный, здоровый, почти на голову выше Артема, парень закрутил над головой нунчаки. Он сделал обманное движение вправо, здоровый повелся и ударил. Артем сбил его руку и резко вошел в него подбивая плечом, подхватил за объемистый зад. Приподнял его над землей и крутанувшись на 180 градусов уронил его на мерзлый асфальт. Тело с противным стуком врезалось в землю, Артем обрушился сверху, впечатывая колено в пах. Над головой свистнул нож, и он кувыркнулся вперед, уходя от удара. Четвертый противник перепрыгнул через товарища следом за Артемом, но тот уже повернулся к нему лицом. Резкое движение – нож устремился в живот.

Артем плавно сместился из зоны поражения, уходя вперед - в сторону. Одновременно с этим правым предплечьем отклонив руку с ножом в сторону, оплетая руку противника своей рукой. Левая рука захватывает подбородок противника и рывком заламывает его голову вниз – в сторону, выключая мышцы шеи и открывая затылок. Резкий удар под колено – нога подламывается, тело оседает вниз. Удар плечом в подставленную шею – хруст сломанных позвонков. Он, конечно, не хотел его убивать, но нож слишком опасное оружие, что бы оставлять его за спиной.

Лысый с ужасом смотрит на него и медленно с жалким повизгиванием отползает в сторону. Он неторопливо приближается к нему, протягивает руку к горлу и прыгает…

Артем опустился перед низким столиком на колени, откинул ткань, на темном бархате матовом блеском отсвечивали костяные иглы. На секунду он задумался и достал из орехового ящичка две баночки с черной и красной тушью.

По левому плечу от самой шеи сбегали листья – дубовые, кленовые, березовые… Самые верхние - выполненные синей тушью с нечеткими, плывущими границами, сделаны еще в армии. Ниже, оплетая мышцы плеча, спускались сделанные уже вполне профессионально, сначала в тату-салоне, а затем им самим с помощью специальных игл, привезенных из Японии.

Черные, красные, синие и зеленые узоры покрывали кожу, он точно помнил, сколько их – до сотни оставалось совсем мало. Он окунул иглу в черную краску – это для лысого, слабак даже не защищался. Красную, он оставил для типа с ножом. Этот почти воин – он достоин. Через полчаса кленовый и дубовый листья заняли свое место в почетной галерее на его коже.

Артем положил иглы в пиалу с водой. Конечно, он делал татуировки не совсем по технологии, трудно соблюсти все необходимые ритуалы когда «бьешь» самого себя, но это ничего, великий Тенгу простит.

Помедлив, он достал из ящичка склянку с темно-зеленой жидкостью. Потер кожу на месте локтевого сгиба, это место ждет тебя, Наденька. Вот только он не решил, кем она будет, может быть листиком березки или нежным цветком сакуры. Он поймет это потом, когда попробует ее, когда прикоснется к ней, когда войдет в нее, когда выпьет ее, выпьет до дна, оставив лишь жалкую оболочку, словно кожу сброшенную змеей.

Он прикрыл глаза, пробежал пальцами по плечу. Вот - Света, вот – Аня, вот светлая с виду девочка Вика – оказавшаяся горькой словно стрихнин – только листик крапивы на коже остался от тебя. Сколько вас девочки было, а сколько будет?

Пальцы пробежали вверх по тугой мышце – вот вы безымянные войны Аллаха, что так неудачно попали в прорезь прицела его автомата. Придя домой, он хотел «перебить» их, но потом передумал, пусть остаются как память.

Пальцы все делали автоматически – чистили и мыли иглы, складывали их в специальный мешочек, заворачивали вместе со шкатулкой, в которой хранились краски, в бархатную ткань. А перед мысленным взором все стояла стройная фигурка, высокие скулы, улыбчивый рот и тонкие вразлет брови.

 

 

продолжение следует...

[Metos]

Тогда. 1986 г.

- Ну, давай, Артемка, прыгай, прыгай, – веселый голос отца.

Он с ужасом смотрел в пустоту, разверзшуюся под его ногами.

- Пап, я боюся, - проскулил он, - тут высоко, я разобьюся.

- Не ссы в компот, Артемон, там повар ноги моет, - непонятно откликнулся отец. – Прыгай.

Он опять заскулил, помотал головой и отодвинулся от края стремянки приставленной к стене. Мальчишка жутко не любил этой собачьей клички. Так его дразнили во дворе.

- Ты будешь прыгать? – в голосе отца уже не было шутливых ноток.

- Папа, - заканючил он.

- Ты мужчина или нет, - крикнул отец.

И он вздрогнул от злости, прозвучавшей в его голосе.

- Может ты не мальчик, а сюси-пуси девочка, плаксюша и сикуша? – во вкрадчивом голосе отца змеиным шипением прорезался гнев.

- Может тебе платьице надо одеть и звать тебя Ксюшей или Марфушей, а?

Он помотал головой.

- Тогда прыгай, - рявкнул высокий и широкоплечий мужчина, с зачесанными назад черными волнистыми волосами. Его породистое, красивое истиной мужской красотой лицо исказилось в гримасе ярости.

- Или клянусь, я скину тебя оттуда, - и он пнул лестницу.

Шаткая стремянка закачалась, мальчик чуть не свалился с площадки, но удержался и, не выдержав, тихонько заплакал. По маленькому лицу, так напоминавшему лицо стоящего напротив мужчины, потекли крупные с горох слезы.

Он боялся высоты, боялся прыгать, боялся упасть и ушибиться или сломать себе что-нибудь, он боялся боли, да он просто боялся умереть.

Но еще больше он боялся стоящего рядом с лестницей мужчину, он боялся его и любил, любил и ненавидел. И эти противоречивые чувства боролись в его маленькой неокрепшей душе. Боролись и сливались в противоестественное чувство, в чувство названия которого у него не имелось, он был всего лишь мальчиком, маленьким испуганным мальчиком.

Он закрыл глаза и…

 

Сейчас. Январь 2016 г.

…и с громким криком проснулся.

Сердце казалось, выскочит из груди, так часто оно билось. Густые волосы слиплись от пота и неопрятными прядями упали на лоб. Во рту пересохло и жутко хотелось в туалет. На дрожащих ногах Артем добрался до уборной. Страх гулким набатом бил в голове.

Немного успокоившись, он поплелся в комнату с тростником на стенах и панорамным окном. Давно, очень давно не посещал его этот кошмар. Артем добрался до окна и прислонился к стеклу лбом. Холод зимней ночи остудил разгоряченную кожу и собравшийся налиться болью шрам, вдруг передумал и успокоился. Он счел это хорошим знаком. Надо бы лечь и хоть немного поспать, ночь, как и день, была бурной, но он знал - уснуть не получиться.

Нанесенные несколько часов назад татуировки жгло, он потер воспаленную и припухшую кожу. Подошел к мечу покоившемуся на лакированной подставке. Протянул руку и медленно отвел, так и не коснувшись черни ножен - нет, не сейчас. Не тогда когда его мысли заняты девушкой. Он достал из отделанного вишней ящика тяжелый дубовый бокуто. Для теперешнего состояния деревянный меч в самый раз.

Он решил сделать первую вадзу – Сейдза мае, как самую простую и легкую. Начав первую проходку, он понял, дело не заладится – тело было деревянным. Артем прикрыл глаза, никак не удавалось расслабиться, перед его глазами все стояла последняя девушка. Надя, Наденька, Надюша. Его последняя Надежда.

Меч порхал в руках, словно ничего не весил. Удары сменяли друг друга, тишину нарушал лишь слабый скрип тростниковых циновок под ногами да легкий свист разрезаемого мечом воздуха. Тело совершало все действия автоматически, разум же заполняли воспоминания. Картины прошлого мелькали под закрытыми веками.

Легкий наклон головы, разлет вьющихся светлых волос, лукавый прищур глаз…

 

 

продолжение следует...

[Metos]

Тогда. Декабрь 2015 г.

…чуть хрипловатый смех.

Он увидел ее и замер на середине фразы.

- А, что? Извините Артур Игоревич, что-то дурно мне стало, - солгал он собеседнику.

Высокий, ухоженный как зеркальный карп в японском садике, клиент с усмешкой проследил за его взглядом.

- Блондинки нравятся, Артем Сергеевич…- начал он, но натолкнувшись на его холодный, какой-то змеиный взгляд запнулся.

Артем тут же опомнился и спрятал демона внутри. Умен Артурчик, не смотря на весь свой вид стареющего плейбоя. Хотел что-то ответить, но передумал.

- Так как, Артур Игоревич, смотреть будем? Отличный доложу Вам флэт, с мансардой и посмотрите, какой вид – университет, оплот так сказать мудрости, лучшее учебное заведение в нашем регионе, да.

Ему был ненавистен этот холуйский тон, с которым он говорил. Но из образа выходить было нельзя, хватит и так прокололся.

Они стояли около роскошного внедорожника – большого и черного, с зубастой, как пасть акулы, радиаторной решеткой. Артем показывал уже третью квартиру этому придирчивому клиенту надеясь, что последняя ему понравиться, и он, наконец, от него отвяжется.

- Подождите, подождите, Артем Сергеичь, дайте этим видом насладится, - клиент махнул затянутой в лайковую кожу рукой в сторону университета.

Из дверей, которого толпой валили студенты. Преимущественно студентки. Этот декабрьский денек был на удивление теплым, легкий снежок крупными редкими хлопьями сыпал на улицы города.

Девчонки были в распахнутых шубках, веселые и громко смеющиеся. Блондинки, брюнетки, рыженькие. На любой вкус – пухленькие и стройненькие. Все такие разные, и в то же время одинаковые – счастливые. Почему?

- Знаете, Артем Сергеевич, ведь сегодня последний день сессии, вот они такие и счастливые, наверное, все сдали. – Плейбой словно прочитал его мысли.

- Откуда Вы, знаете? – удивился он.

- Ха, я в некотором роде ректор данного заведения, профессор на кафедре прикладных дисциплин.

- Никогда бы не подумал. – Он покосился на стоящую бешеных денег машину и кремовое шикарное пальто Артура Игоревича.

- А это, - мужчина поймал его взгляд, - это так сказать побочный доход.

- Та девушка, которая так удачно сбила Вас, молодой человек, с мысли – Надежда. Моя ученица, и между прочим одна из лучших. Вот так то. – Закончил, в некотором роде ректор.

Девушки меж тем устроили веселую возню, кидая друг в друга снегом, заливисто хохоча при этом и что-то крича друг другу.

- Не рановато ли для окончания сессии - конец декабря, мне помнится сессия в январе.

- Ну, это моя инициатива, пусть сбросят груз перед новогодними праздниками.

Они, молча, следили за веселыми студентками.

Рядом, метрах в десяти, шаркал лопатой по снегу дворник. Артем не видел его лица, нелепая вязаная шапочка, надвинутая на самые глаза, и поднятый воротник скрывали его. Сколько лет ему, было не понятно, может тридцать может шестьдесят. Довольно высокий, примерно с Артема. Чуть сутулый, обряженный в потертую фуфайку и ватные штаны. Он прекратил отбрасывать снег и опершись на черен лопаты стал смотреть на веселящихся студенток. Тоже любуется. Почему то Артему это было неприятно. Он видел, как дворник достал что-то из кармана. Легкий порыв ветра донес до них дым дешевых сигарет, он поморщился – запах табака был ему неприятен с детства.

- Так что, понравилась Вам, Надюша? – оборвал его мысли профессор. - Хотите, познакомлю. Вы молодой человек видный, а она, насколько я знаю, одинока. Хотя ухаживает за ней тут один, сыночек банкира местного, но вроде, как, ничего не ладится у него. Это цветочек не для этого быдла.

- Как Вы о студентах.

- Что заслужили то и получают, - жестко сказал профессор, - да-с молодой человек.

- Так как, познакомить Вас? – профессор смотрел на него, пристально и жестко.

- Нет спасибо, - Артем старался не смотреть в сторону девушки, хоть это давалось ему с трудом.

В горле вдруг пересохло, а внутренности в животе свернулись в тугой комок.

- Я в некотором роде не один, да и староват я для нее, - ладони вспотели, и ему ужасно хотелось вытереть их, но не под пристальным взглядом, этого в некотором роде ректора.

- Сколько Вам?

- Тридцать три.

- По виду не скажешь, да и разница хорошая, таким нужен опытный наставник.

- В чем опытный?

- Да ладно Вам, Артем Сергеевич, Вы меня прекрасно поняли.

- Нет, не понял, – с расстановкой сказал он, сумев наконец, оторвать взгляд от тонкой фигурки и холодно взглянул в глаза профессора.

Тот усмехнулся, но лишь одними губами:

- В жизни, молодой человек, в жизни, в чем же еще? Натура чувствительна, чувственная и страстная, но при этом чистая и не испорченная, и было бы жаль, если… - Артур Игоревич, замолчал и перевел взгляд на Надю.

В воздухе повисла тягостная пауза. Мужчины следили за девушкой. Краем глаза Артем видел, как напряглась спина дворника при виде девушки. Он даже как будто подался в ее сторону. Ну, надо же.

- Жаль чего? - помимо своей воли проговорил Артем.

Профессор пожал плечами и сказал невпопад:

- Старею видимо, совсем сентиментальным стал. Но Вы только посмотрите, какая красота и грация, искренность и невинность. – Он покачал головой.

- Вернемся, к нашим баран, господин профессор, - более холодно, чем нужно было проговорил Артем, - квартиру смотреть будете?

- Буду, - отрывисто сказал профессор, щелкая брелоком сигнализации.

Садясь в джип профессора, Артем в последний раз взглянул в спину дворника. Непонятно почему, но этот опустившийся тип, вызывал у него неясную тревогу. Словно кто-то где-то уже отлил пулю для него Артема.

 

…Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит.

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит…

 

 

продолжение следует...

[Metos]

Вот даже не знаю как расценивать данный пост, как комплимент, или наоборот , можно раскрыть поподробней. С уважением, Михаил.